Шрифт:
На пятый день издалека увидел Олекса главы рязанских церквей, стены кремлёвские. Рязань открыла князю Константину Романовичу ворота…
В пути подстерегла Олексу беда. Под Коломной хворь с ним приключилась. Горит гридин огнём, и всё у него плывёт, как в тумане.
В какую-то деревню въехали, Олекса с коня сошёл и, едва несколько шагов сделав, упал. Не слышал, как его в избу втащили, на лавку уложили, и, велев хозяевам выхаживать Гридина, товарищи уехали.
Врачевала Олексу старуха, травами всякими поила, даже кровь отворяла, и только на десятый день гридин пришёл в себя. Обрадовалась старуха, а к вечеру вернулись и хозяин с сыном.
– Ожил? — спросил старик. — Мы, грешным делом, думали — не жилец. Теперь день-два — и на ноги встанешь. Коня твоего сохранили…
Накануне отъезда Олекса сидел за столом. Старики трапезовали, а гридин долго смотрел на хозяйского сына. Был он крупный и сильный, малоразговорчивый и добродушный. Звали отрока Петрухой, и Олекса спросил:
– Не отправиться ли тебе, Петруха, со мной на Москву? Князю Даниилу такие воины нужны.
Старик отложил ложку, на Олексу из-под густых бровей покосился. Недовольно заметил:
– Ты, гридин, Петруху не искушай. Он смерд, пахарь, и его дело землю обихаживать. Ты вот от земли отошёл, он уйдёт, другие побегут, а кто хлеб растить станет? А без хлеба, гридин, как жить? Так что у Петрухи судьба ратая.
Накануне отъезда Олекса пробудился затемно. В избе горела лучина и пахло свежеиспечённым хлебом. Этот дурманящий хлебный дух живо напомнил гридину Дарью. С радостью подумал о предстоящей встрече…
Провожали Олексу всей деревней. Старуха положила в суму хлеба, а когда гридин ступил в стремя, отёрла слезу:
– Прикипела к тебе, ровно к сыну.
А старик заметил:
– Ты, отрок, не обессудь, что Петруху не отпустил: его удел пашню холить…
Застоявшийся конь легко нёс гридина лесами-перелесками. Ближе к Москве потянулись сосновые и берёзовые леса. Места ягодные, грибные. Глаза Олексы часто натыкались на целые семьи грибов. Мясистые, не тронутые червями, они красовались тёмными и красными шапками. Не баловал, по всему видно, эти края грибник. Деревни редкие, малолюдные, земля ордынскими конями избита. Не успеет смерд хозяйство поднять, так то орда налетит, то баскак заявится. И в поисках спасения уходил люд в глубь лесов.
О приближении деревни Олекса судил по редким хлебным полям. Они начинались у самых изб. Время осеннее, и поля щетинились жнивьём.
Приближалась зима. Пожухлая листва, налившиеся алым соком кисти рябины.
О близости зимы говорили прохладные утра, лишь к обеду грело солнце. Оно ходило низко в небе, и едва выберется из-за Москвы-реки, как тут же спешит укрыться где-то за дальними лесами.
В дороге Олекса думал о Дарье. Ежели прознала она о его болезни, наверно, мыслит, что и в живых Олексы нет. Да и как иначе, коли август на исходе, листопаду начало, а Олекса всё не возвращается.
А может, позабыла его Дарья? И, подумав о том, гридин заторопил коня. Ему не терпелось поскорее оказаться в Москве…
Вырвавшись из московского плена, князь Константин Романович потребовал созвать съезд. Съехались удельные князья в Дмитрове, но, прежде чем съезд начать, уселись за общим столом, уставленным обильной едой, друг на друга поглядывают. Но вот поднялся старейший по годам смоленский князь Святослав Глебович, повёл взглядом из-под седых бровей:
– Поднимем, братья, кубки с мёдом сладким, и пусть не будет меж нами распрей.
Не успели князья к кубкам приложиться, как возмущённый голос Константина Романовича остановил их:
– О каком согласии речь ведёшь, князь Святослав Глебович, когда Даниил нож мне в спину всадил?!
Загудели разноголосо за столом, кто в поддержку, кто против. Однако кубки осушили и спор продолжили. Тверской князь за Москву голос подал:
– Малый удел у князя Даниила, а у него два сына в возрасте, им самим скоро наделы выделять.
– Так ты, Михайло Ярославич, считаешь, за счёт Рязани? Коли ты такой добрый, от Твери оторви.
Молчавший до того великий князь Владимирский в спор вмешался:
– Ведь ты, Константин Романович, с Даниилом ряду подписывал!
Рязанец вскипятился:
– Брат твой, аки тать, за горло ухватил! Ко всему, ты, князь Андрей, его руку держал!
– Говори, князь Константин, да не завирайся, — огрызнулся Андрей Александрович. — Княжество твоё эвон какое раздольное, и сам ты пауку уподобился — лапы разбросал.