Избы и домишки ремесленного люда жмутся к кремлёвским стенам. С трёх сторон город прикрывают вал, ров и овраги, а четвёртая сторона прилепилась к речной круче.

В детинце княжьи хоромы, каменные Успенский и Борисоглебский соборы, хозяйственные постройки, поварня, клети с зерном и продовольствием, скотница, которую строго берегут княжьи дружинники.

Константин Романович среди удельных князей слыл человеком скупым, домовитым. Даже полюдье не доверял тиуну или боярам, сам объезжая княжество, почитай, всю зиму в санях проводил, дань со смердов выколачивая, только и передыхал в Муроме, Пронской Коломне.

Между Константином Романовичем и Андреем Александровичем была неприязнь: великий князь на северо-восточную часть Рязанщины зарится, а с прошлого лета стали до Рязани доходить слухи — у московского князя Даниила волчье желание овладеть Коломной. Рязанский князь сыновей Александра Невского бранил, корыстолюбцами их величал. А когда во Владимире на съезде мурза Чета пытался их примирить, Константин Романович обиды набрался, высказался. Андрей Александрович взъярился.

– Хулу возводишь! — кричал великий князь.

А Даниил руками разводил:

– Поклёп. Хоть, по справедливости, Коломна к Москве ближе и ею Ярославичи владели.

– Когда? — возмущался рязанский князь. — В помыслах разве? Я суда у хана искать буду!

– Ты? — рассмеялся Даниил Александрович. — Так-то тебе хан веры даст! А вот я пожелаю да и возьму Коломну на щит!

Константин Романович плюнул в Даниила Александровича, а тог саблю обнажил. И ежели бы не мурза и епископ Саранский, быть беде…

С той поры два года минуло, но князь Рязанский угрозу Даниила не забыл. Неспроста, ох неспроста говорил московский князь, что Коломна Москве сподручней, — вдруг да попытается исполнить свой замысел? Тогда не миновать кровопролития между дружинами.

Коли же такое случится, он, князь Рязанский, призовёт в подмогу хана Ногая…

Вернувшись с реки, Константин Романович, потрапезовав и передохнув, намеревался чинить суд. Покликал пристава:

– Собрались ли истцы и ответчики?

Пристав промолвил:

– Готовы, князь.

Константин Романович вершил суд на княжьем дворе. Усевшись в высокое кресло, обтянутое красным бархатом, подал знак, и толпившиеся вокруг бояре и гридни притихли. Народ вперёд подался. День-то воскресный, люда собрал немало.

Творил князь суд, как уж с древних лет повелось, со времён Ярослава Мудрого, по «Русской Правде». Первой привели истицу, рябую девку. Жаловалась она на торгового человека, который сулил жениться, а как прознал, что она непраздна, так сбежал. В подтверждение сказанного девка поглаживала большой живот.

Князь посмотрел на купца с укоризной:

– Чуешь грех за собой?

Замялся торговый человек, а Константин Романович уже приговор объявляет:

– Платить тебе, торговый человек, за посрамление молодки пять гривен.

Посмеялся народ над незадачливым купцом: эка, какая дорогая любовь оказалась, — а пристав с гриднями уже другого на суд приволокли. Детина здоровый, рыжий. Разбоем промышлял.

Грозно нахмурился князь:

– Почто же ты, вор и душегубец, не с трудов праведных живёшь? Сыт кровушкой людской?

Расхохотался разбойник:

– Ужели ты, князь, сеешь и жнёшь? Ты ведь пахаря-смерда обижаешь, грабишь, клети свои его добром набиваешь.

Махнул Константин Романович приставу:

– Разболтался вор, разумничался. Утопить его в Оке, дабы другим неповадно было…

Расходился народ, одобряя суд князя:

– По справедливости приговор княжий, — эвон, сколь разбойного люда бродит.

Константин Романович не раз мысленно обращался к спору на съезде. Да, он отправится к Ногаю, и, коли князья за то его попрекнут, Константин Романович им ответит: «Что же вы великого князя не судите, не у него ли в привычку вошло Орду впереди себя пускать?»

Иногда он думал о том, что никто из князей не встанет в защиту Рязани, побоятся братьев Даниила и Андрея. Единственный, кто правды ради голос подать может, — это Михаил Тверской, но он за рязанского князя не вступится, а всё потому, что между ним, князем Рязанским, и Тверским давняя неприязнь. Всё из-за княгини Ксении. Было время, послал князь Константин бояр сватать Ксению, а та Михаила предпочла. И хоть тому не одно лето минуло, а Константин Романович тверичу простить не мог, что помешал его счастью. В первый год даже войной на Тверь замышлял пойти, да бояре отговорили. И он согласился: ну что сказали бы о нём люди? А на Ксению князь Константин обиды не таил: ему ли тягаться с Михаилом? Тот высок, широкоплеч и ликом выдался. Тем, верно, и взял Ксению.

Ныне у рязанского князя своя семь я, жена, дети, но он, князь Константин, нет-нет да и вздохнёт, Ксению вспомнит. Сначала имя жены путал — Ксения перед глазами стояла.

И снова рязанский князь думал о том, что ни Ярославль, ни Ростов с Угличем, ни уж, конечно, Тверь и Рязань не встанут против князей Владимирского и Московского, а те всегда готовы Рязанское княжество пощипать, от его земель крохи отхватить.

Как только Константин Романович о том задумывался, так Ногая вспоминал. Как-то несколько ногайских улусов подкочевало чуть ли не к верховьям Дона, в Пронске даже тревогу ударили. Пришлось рязанскому князю дары везти степняку, бить челом, чтобы убрались его улусы с Рязанщины,