— Вы знаете Неруду? — спросила мисс Лоеб.

— Прошу прощения?

— Чилийского поэта. "Вершины Мачу-Пикчу"? Одно из лучших его творений?

— Боюсь, что нет.

— Я захватила с собой эту вещь. Потрясающая мощь. В этих стихах скрыта сила, которая, подумала я…

— …придаст мне смелости перед лицом смерти. Нет. Благодарю вас, но нет. С меня достаточно вспоминать все, что те немногие, кого читала я, наговорили о конце жизни. Я трусиха, и я знаю, что рано или поздно все должны умереть. Но в отличие от них у меня есть расписание, Произойдет это, потом это, а потом все кончится. Между мной и смертью стоит только мой муж.

— Мистер Мейнос замечательный человек. И очень вас любит.

— Благодарю вас. Я знаю. А потому если вы хотели бы утешить меня, то мне это не нужно.

Однако Иоланда Лоеб сжала губы, коснулась плеча Лоры и сказала;

— Нет. Не утешить. Вовсе нет. Помочь вам обрести мужество, может быть, веру. Но не утешать, не уговаривать смириться с неизбежным. — И она продолжала:

Смерть много раз звала меня к себе. Она была как соль, сокрытая в волнах, и аромат незримый говорил о кораблях погибших и вершинах, и о постройках ветра и метелей.

— Откуда это?

— Начало четвертой песни.

Лора опустила глаза, а потом сказала:

— Прочтите мне все целиком. Иоланда начала низким выразительным голосом с чуть заметным акцентом:

Меж воздуха и воздуха, как сеть пустая, заброшенная в улицы глухие, бреду с дарами к воцаренью листопада…

Лора слушала; в этом, казалось, была скрыта какая-то новая истина.

А потом она протянула руку, и их пальцы нежно соприкоснулись.

Иоланда рассказала ей о своей юности в кибуце и своем неудачном браке. Она рассказала, как жила потом, о своих страданиях. Лора плакала, слушая печальные слова.

И потом несколько дней ей было очень скверно. Но для Карла Мейноса речь тут шла не о днях, и у него тоже была причина чувствовать себя скверно. Он познакомился с девушкой, чье общество ему очень нравилось, пока она не сказала, что любит его. Тогда он отшатнулся от нее, как от пропасти, как от жгучей крапивы. В конце-то концов Время — их друг-враг — прочно вошло в жизнь Лоры и Карла. В их роковом me nageatrois (Брак втроем (фр.)) не было места для посторонних.

Он чертыхался, уплачивал по счетам и изыскивал способы ещё больше подчинить себе Время.

Но внезапно его начала терзать боль. Он ничего не знал о Пабло Неруде, или о Пастернаке, Лорке, Евтушенко, Йитсе, Бруке, Дэниелсе — ни о ком из них, — а Лора теперь только о них и говорила. Ему нечего было сказать, и он только кивал. Все кивал и кивал…

— Ты довольна? — спросил он наконец.

— О да! Конечно, — ответила она. — Иоланда чудесная женщина. Я так рада, что ты пригласил её.

— Отлично. Хотя бы что-то.

— О чем ты?

— Иоланда! — Внезапно он повысил голос, — Как вы? Иоланда Лоеб вышла из отгороженного угла комнаты, куда тактично удалялась во время его посещений. Она кивнула ему и чуть улыбнулась:

— Прекрасно, мистер Мейнос. Благодарю вас. А вы? Ее голос на миг прервался. Она подошла к нему, и, заметив, что её взгляд прикован к его бороде, он усмехнулся в эту бороду и сказал:

— Иногда я начинаю чувствовать себя преждевременным патриархом.

Она улыбнулась — его тон был шутливым, но он опять испытал, боль.

— Я принес вам кое-какие подарки, — продолжал он, выкладывая на стол запечатанные пакеты. — Новейшие книги по искусству, кассеты, пластинки, пару неплохих фильмов, стихи, которые критики объявили великолепными.

Обе они подошли к столу и принялись вскрывать пакеты, благодаря его за каждый подарок, радостно вскрикивая и ахая. А он смотрел на смуглое лицо Иоланды со вздернутым носом, многочисленными родинками и небольшим шрамом на лбу, а потом перевел взгляд на лицо Лоры, раскрасневшееся, улыбающееся и пока он стоял так, опираясь обеими руками на трость, думая, что он сделал правильный выбор, что-то мягко сжалось внутри его, и он снова познал боль.

Вначале ему не удавалось проанализировать это чувство. Однако оно всегда возвращалось к нему, едва он вспоминал, как они наклонялись над заваленным пакетами столом, листали книги, вытягивали руку с кассетой, чтобы рассмотреть объемную картинку на футляре, и переговаривались о своих новых сокровищах, не обращая на него внимания.

Это было ощущение разлуки, переходящее в щемящую тоску, и ещё какое-то чувство. У них было что-то общее, что-то свое, чего он не разделял с Лорой, Их объединяла любовь к искусству — области, на которую у него никогда не хватало времени. И кроме того, они были вместе в военной зоне — одни в комнате, осаждаемой их противником Временем. Их сближало то, как они вместе бросали вызов возрасту и смерти. Они владели этим местом, где он теперь стал чужаком. Это…

Ревность, внезапно решил он и удивился своей мысли. Он ревновал к тому, что теперь стало их общим. Мысль об этом его потрясла, смутила. Но тут же, как всегда удрученный чувством своей никчемности, он увидел в случившемся очередное её доказательство. И попытался избавиться от этого чувства.