Каждую субботу около половины одиннадцатого Йенси Боумен с помощью какой-нибудь изящной уловки ускользала от кавалера и отправлялась из бального зала к более выгодному месту обзора в баре загородного клуба. Высмотрев там отца, она либо кивала ему, подзывая, если он тоже ее замечал, либо посылала к нему официанта, чтобы предупредить о своем неизбежном присутствии в баре. Если дело было до половины одиннадцатого и, значит, за огнедышащим коктейлем прошло не более часа, отец вставал со стула и нехотя позволял дочери уговорить себя переместиться в бальный зал.

«Бальным залом» эта комната звалась за неимением более точного определения. Она была из тех, что днем заставлены плетеной мебелью, и описать их можно, прибегнув к сентенции: «Ладно, пошли потанцуем». Еще она обозначалась как «Ну, там, внизу». Это было безымянное пространство всех загородных клубов Америки, где обычно заключались судьбоносные сделки.

Йенси знала, что, если отвлечет отца хоть на час и он проведет этот час, беседуя с ней или глядя, как она танцует, или даже, что редко случалось, потанцует и сам, то она сможет без опаски отпустить его на волю. Если же танцы закончатся до полуночи, то он вряд ли будет достаточно подогрет, чтобы причинить кому-нибудь беспокойство.

Все это требовало от Йенси значительных усилий, и не столько ради отца, сколько ради нее самой. Прошлым летом ей уже приходилось несколько раз краснеть за него. Однажды ночью, когда она никак не могла вставить слово в страстную и пространную речь некоего молодца из Чикаго, в дверях бального зала, легонько пошатываясь, показался отец. Его красивое лицо еще сильнее разрумянилось, выцветшие голубые глаза щурились и косили, когда он пытался вглядеться в лица танцующих, к тому же он явно вознамерился предложить себя первой же вдове, не успевшей отвести взгляд. Отец до смешного обиделся, когда Йенси настояла на немедленном отступлении.

С тех пор Йенси до минуты рассчитывала свою фабианскую тактику. [30]

Йенси и ее отец слыли самыми красивыми людьми в этом городишке на Среднем Западе. Лицо Тома Боумена лучилось радушием после двадцати лет служения доброму виски и дурной игре в гольф. Он держал контору в деловом квартале и полагал, что занимается некой сомнительной торговлей недвижимостью, но истинным призванием его и главной заботой в жизни было торговать великолепным профилем и демонстрировать раскованные породистые манеры в стенах загородного клуба. В этом клубе он и провел большую часть десятилетия, минувшего со дня смерти жены.

Манеры двадцатилетней Йенси определить труднее, но томностью их она была отчасти обязана меланхолическому характеру, отчасти тому, что в нежном возрасте побывала у неких родственников на Восточном побережье. Умница, но с непоседливым умом, подлунный романтик, не способный решить, следует выходить замуж по велению чувств или же ради удобства, причем последнюю из упомянутых абстракций олицетворял один из наиболее пылких обожателей Йенси. Тем временем она вела, и не без пользы, отцовский дом и старалась в безмятежном и невозмутимом ритме склонить беспробудное пьянство отца к трезвости.

Она его обожала. Она обожала его за красоту и за чарующие манеры. Он никогда не ронял репутации достойного члена йельского братства «Череп и кости». [31]

Обаяние отца служило образцом, по которому ее впечатлительный темперамент бессознательно судил всех известных ей мужчин.

Тем не менее отец и дочь не опускались до сентиментальных отношений, буйно разросшихся на ниве прочитанных романов, ибо в жизни сантименты обычно вызревают только у старшего поколения. Йенси Боумен решила выйти замуж в течение года. Она искренне скучала.

Скотт Кимберли впервые увидел ее ноябрьским вечером в клубе. Хозяйка дома, в котором он гостил, сообщила ему, что Йенси — «изысканная красотка», и он не мог не согласиться с этим. С тонкой чувствительностью, удивительной для юноши двадцати пяти лет, он уклонился от того, чтобы быть представленным девушке немедленно, решив спокойно понаблюдать за ней часок, наполненный фантазиями, и посмаковать удовольствие или утрату иллюзий, слушая ее речи под конец захмелевшего вечера.

— Она до сих не оправилась от разочарования, не встретившись с принцем Уэльским, когда тот путешествовал по стране, — заметила миссис Оррин Роджерс, поймав его взгляд. — По крайней мере, она так сказала, уж не знаю — всерьез или в шутку. Говорят, что все стены у нее обклеены принцем Уэльским. [32]

— Кем? — вдруг спросил Скотт.

— Да принцем Уэльским.

— Кто обклеил стены?

— Да она же — Йенси Боумен, девушка, которую вы назвали привлекательной.

— Выше определенного уровня привлекательности все девушки привлекательны одинаково.

— Полагаю, вы правы.

Тональность голоса миссис Роджерс чуть изменилась. Она никогда в жизни не понимала обобщений, пока те не становились привычными ее слуху из-за постоянных повторений.

— Поболтаем о ней, — предложил Скотт.