— Когда дорога снова приблизится к реке, давайте остановимся и посмотрим на нее, — предложил он.

Йенси про себя усмехнулась. Ну конечно, это предложение было сказано на том самом наречии, которое один ее приятель именует «международным языком любовных ласк», и в переводе означало, что дело идет к поцелуям. Она обдумала сложившуюся ситуацию. Этот мужчина не произвел на нее особого впечатления. Он был красив и, вероятно, обеспечен и жил в Нью-Йорке. Он понравился ей еще во время танцев, и к концу вечера симпатия ее усилилась, но потом это происшествие с отцом, его устрашающее появление, будто ледяной водой окатило ее и смыло робкое тепло. А теперь кругом ноябрь, и ночь холодна. По-прежнему…

— Хорошо, — неожиданно согласилась она.

Дорога раздвоилась. Йенси свернула и остановила машину на открытой площадке высоко над рекой.

— Ну и? — Ее голос прозвучал требовательно в глубокой тишине, нахлынувшей после того, как смолк мотор.

— Благодарю.

— Довольны?

— Почти. Не совсем.

— Почему?

— Я вам отвечу, подождите минуту, а почему вас зовут Йенси?

— Это семейное имя.

— Оно очень милое. — Он ласково повторил его несколько раз. — Йенси — так же обворожительно, как Нэнси, но все же не так чопорно.

— А как ваше имя? — осведомилась она.

— Скотт.

— Скотт, а дальше?

— Кимберли, забыли?

— Я не была уверена, миссис Роджерс представила вас так невнятно.

Возникла маленькая заминка.

— Йенси, — снова выговорил он, — прекрасная Йенси с темно-синим взором и ленивой душой. Знаете ли вы, почему я не совсем удовлетворен, Йенси?

— Почему?

Она неосознанно приблизила к нему лицо, и по тому, как приоткрылись ее губы в ожидании ответа, он догадался, что ему даровано согласие.

Не спеша он наклонился и приник к этим губам.

Он вдохнул, и оба испытали своеобразное облегчение — освобождение от неловкости, от необходимости обыгрывать все остальные условности этого жанра.

— Благодарю! — произнес он точно так же, как в первый раз, когда она остановила машину.

— Теперь вы довольны?

Синие глаза рассматривали его, не улыбаясь.

— В какой-то мере, конечно, но никогда нельзя сказать определенно.

Он снова наклонился к ней, но она увернулась и включила зажигание. Было уже поздно, и Йенси почувствовала, как подступила усталость. Цель эксперимента была достигнута. Он получил то, о чем просил. Если ему понравилось, он попросит добавки, и у нее снова появится преимущество в игре, которую она начала, как оказалось.

— Я проголодалась, — пожаловалась она. — Давайте вернемся и поедим.

— Очень хорошо, — неохотно и грустно согласился он, — как раз, когда я наслаждался… Миссисипи.

— Как вы считаете, я красива? — вопрошала она почти горестно, когда они ехали обратной дорогой.

— Абсурдный вопрос.

— Но я люблю слушать, как мне это говорят.

— Только я собрался сказать, как вы завели мотор.

Они нашли в центре города пустынное круглосуточное кафе и съели по яичнице с беконом. Йенси была бледна, как слоновая кость. Ночь высосала из нее ленивую живость и слизала неяркие краски с ее лица. Она поощряла его рассказы о Нью-Йорке, пока он не стал каждое предложение начинать словами: «Ну, э-э, понимаете…»

Завершив трапезу, они поехали домой. Скотт помог ей поставить машину в маленький гараж, и только у самого порога она подставила ему губы ради слабого подобия поцелуя. Потом она вошла в дом.

В длинной гостиной, занимавшей всю ширину их маленького, украшенного лепниной дома, повсюду лежал красноватый отблеск угасающего камина. Когда Йенси уходила, огонь был высок и ярок, а теперь он опал и горел ровным безъязыким пламенем. Она подбросила поленце в тлеющие угли и обернулась на голос, раздавшийся в полумраке из противоположного конца комнаты:

— Что-то ты рано?

Это был отцовский голос — еще не вполне трезвый, но встревоженный и осмысленный.

— Да. Каталась, — ответила она кратко, усаживаясь в плетеное кресло у камина. — А потом перекусила в городе.

— О!

Отец встал со своего места, перебрался в кресло поближе к огню и потянулся со вздохом. Наблюдая за ним краешком глаза, поскольку она решила изображать холодность, Йенси поразилась, как быстро и полно возродился его благородный дух — всего за каких-то два часа. Его седины были чуть растрепаны, привычный румянец играл на красивом лице. И только глаза, испещренные тоненькими красными прожилками, свидетельствовали о недавнем его загуле.

— Хорошо повеселилась?

— А почему тебя это волнует? — ответила она резко.

— А разве не должно?

— Что-то вечером не похоже было, чтобы ты сильно волновался. Я попросила тебя подкинуть двоих человек, а ты даже не смог вести машину.

— Черта с два я не смог! — запротестовал он. — Я даже мог бы участвовать в гонках на этой, как ее, арине, нет — араене. Но миссис Роджерс настояла, чтобы ее молодой ухажер сел за руль, что я мог поделать?

— Это не ее молодой ухажер, — твердо возразила Йенси. Куда только подевалась ее тягучая манера выговаривать слова? — Она твоя ровесница. Это ее племянник, двоюродный.