— Как «при чем»? — Гном хлопнул по столу широкой ладонью. — Кто ходит в шелках и бархате? Кто французской булкой хрустит да икрой закусывает белужьей? Кто что ни день — в столицу катается, кутит там в срамных домах да деньги на гипподроме просаживает?

— Он король, ему и положено, — под нос пробурчал Доресвет.

— Ну да, ну да, — отозвался Торвальд с презрением. — Покуда вы в это верите, в три смены так и пашите и сухарями заплесневелыми давитесь.

— Так что же нам делать-то?! — воскликнул скарбник.

— Да перестать по щелям, аки тараканы, ховаться и про гордость и достоинство вспомнить. Долго ли короля прирезать?

— Ты что? Ты что? — Доресвет замахал руками. — Кощунство! Власть богами поставлена, и не нам с нею спорить, а тем паче менять. Нельзя так.

Он обернулся ко мне:

— Потому и иду в столицу к государю-императору, просить его помощи и заступничества. Пусть накажет купца Казантула, не велит ему бесчинства творить.

Торвальд с досадой поднялся, пробурчал сварливо, что умного скарбника Дуросветом не назовут, и отошел к большому дубовому сундуку.

— А что другие забойщики? — спросил я.

— Имен называть не стану.

Беглец прищурился.

— Но в Молчаливых горах все помнят прежнюю жизнь и славу нашей империи.

— Славу! — ехидно откликнулся Торвальд, гремя каким-то ларцом. — Ишь, имперцы нашлись. Вши на загривке гоблина тоже небось считают себя великой державой.

Я шагнул вперед.

— Хорошо. Я избавлю вас от Казантула, но с одним условием. Вы, любезный мой Доресвет, останетесь здесь и будете ждать, пока все не разрешится. А вы, Торвальд, сразу позовете меня, если что-то пойдет не так.

Гном посмотрел недобро, буркнул:

— Сам, чай, немаленький, — затем распрямился, вынув из сундука длинный тяжелый сверток.

Подошел к нам.

— Не хотите принять подарок, так возьмите на время. В поле без меча, как в ковальне без молота. Это Тигаранд, охранитель крепости Малахит.

Он развернул бархатную тряпицу, и адамантовый фламберг засверкал в багряных отблесках пламени. Его клинок был изогнут и заточен волнами, с разводкой, словно у пилы.

Две золотые гарды — одна для защиты рук, другая — для перехвата вражеского меча. Эфес украшен тремя коронами гелиодоров, драгоценными камнями с заклятиями Неба, Земли и Моря.

На рикассо, незаточенной части у самой рукояти, вычервлен герб крепости Малахит и девиз пылающей кузни: «Доблесть жаждет опасности».

— У каждой великой крепости есть свой меч-охранитель, — произнес Торвальд, любуясь тем, как свет играет на лезвии фламберга. — Он хранится в главной ковальне, и достают его лишь в минуту крайней опасности, ибо неча зазря трепать дорогую вещь.

Гном провел по клинку рукой.

— Ни разу еще я не доставал Тигаранд из ларца, но, наверное, время пришло.

Торвальд отдал мне фламберг.

— Но помни, что говорится в древней Книге мечей. Обнажать клинок-охранитель можно только в защиту крепости; кто обернет его против Малахита, сам погибнет от пламенеющей стали.

Я взял в руки оружие, и три гелиодора ярко вспыхнули, переливаясь огнем заклятий.

— Славная работа, — сказал я. — А вы уверены, Торвальд? Меч словно кусок хлеба. Легко взять на время, но сложно вернуть целым.

Гном поставил на верстак гранатовый ларец.

— Если клинок хороший, — ответил Торвальд, — то не сломается. А коли сломается, тогда такого не жаль.

Он открыл кованую крышку.

— А это тебе, — сказал инженер, обернувшись к девушке. — Ты ведь не откажешься от моего подарка? Смотри…

В шатулке на черном бархате лежал топорик-получекан.

Короткая, изогнутая рукоять была выточена из кости левиафана. По всему лезвию с обеих сторон темнела руна небес в форме головы ястреба.

— Мой дед прошел с ним всю Драконью кампанию, — сказал Торвальд, любовно проведя ладонью по рукояти. — Бил некромантов, баньши, даже трехголового змея им завалил.

Кузнец вытащил оружие.

— И мне он верно служил в те годы, пока мы строили крепость. Бросишь его — вернется, даже если застрянет в щите или черепе минотавра. Ляжет прямо в ладонь.

Торвальд примерил получекан в руке.

— Мне этот молодец больше ни к чему, а тебе сгодится.

Гном отдал топорик девушке.

— Да защитит он твою улыбку в бескрайней степи и Снежной пустыне.

В песнях у бардов и гусляров герою всегда живется вольготно.