– О чем ты говоришь? Лучше о деле.

Звонок телефона прервал разговор. И Новиков, поскольку стоял у самого аппарата, снял трубку.

– Сергей Петрович, Маша Волкова беспокоит, – пропела трубка. – Ваня в Ленинграде, а тут сын приезжает. Позвонил, что много вещей, старики фруктов насовали. Если появится мой, скажи, на вокзал поехала.

– Как дела у Гешки?

– В летное поступил, дали ему неделю отпуска по семейным обстоятельствам.

– Женится?

– Еще чего? Отца повидать хочет.

– Здесь он, Маша, передаю трубку.

Волков уже понял, что разговор о сыне, и подошел к телефону. Маша, видно, сразу сказала, что сын поступил в училище, потому что Волков еще больше заволновался.

– И кто его, такого разгильдяя, принял? – В голосе Волкова зазвучали ворчливые, но ласковые нотки. – Из него летчик, как из меня балерина… Да нет, сейчас заеду, вместе встретим. Ну перестань, за кого ты меня держишь, встречу как положено. Надо же, шалопут вислоухий, – в летное поступил… Буду сейчас, подожди.

– Поздравляю! – сказал Новиков, когда Волков задумчиво опустил трубку на рычаг. – Жизнь продолжается.

– Жизнь, она и в Африке жизнь, Петрович, – он хмыкнул, качнул головой. – Пакостник, сюрприз батьке подкинул. Как мне теперь на него сердиться? Как воспитывать? Прав-то он! Кругом прав! Это же полное уничтожение отцовского авторитета! Хоть проси прощения у этого сопляка! Нет, хорошо бы на всякий случай ремнем отодрать. А-а, – Волков махнул рукой, – поехал!..

Они вместе вышли из штаба. Остановились на крыльце. Здесь была тень, и уже ощущалась вечерняя прохлада. Волков рассказал, как по пути едва не наехали на лосиху с лосенком.

– Привык зверь к человеку. Вышла, понимаешь, на шоссе и шпарит по обочине, как корова. Психология другая у лесных животных. Поверили человеку. Великое это дело, Петрович, когда тебе верят. Оправдывать хочется.

– Давно понял?

– Лучше позже, чем никогда. – Волков вдруг с болью посмотрел Новикову в глаза. – Он верил в меня больше, чем я сам. Знал меня лучше, чем я сам. Что это, Петрович, дар природы?

– Это труд души, Иван Дмитриевич. Любому нашему слову, любому поступку должен предшествовать труд души. Прежде чем что-то сказать или сделать, взвесь, подумай, представь, к чему твой поступок или слово может привести. Слова ранят, оставляют рубцы, травмируют психику. А он умел бережно со словом обращаться. Умел присматриваться к нам, знал каждого.

Из подъезда учебного корпуса шумно вывалила группа молодых летчиков. Заметив командира и замполита, они цыкнули друг на друга, поправили фуражки, подтянулись. Поравнявшись со штабным крыльцом, дружно вскинули к виску напряженно вытянутые ладони.

Опустив руку, Волков позвал:

– Старший лейтенант Горелов!

– Я! – Руслан остановился, подошел.

– Где ночуешь, Горелов? – с улыбкой спросил Волков.

– Дома, товарищ подполковник. – Руслан облизнул губы.

– Давно бы так.

– Я же должен ее воспитывать.

– В свободное от службы время.

– Разрешите идти?

Волков спустился с крыльца, поправил на груди Горелова закрутившийся галстук и тихо сказал:

– Завтра с утра примешь у Ефимова звено. Понял?

– Есть принять звено! – голос у Руслана сорвался, и он несколько раз кашлянул. – А Ефимов?

Волков засмеялся:

– А Ефимов примет у Пименова эскадрилью. Есть еще вопросы, любопытная душа?

– Никак нет!

Новиков протянул Руслану руку.

– Поздравляю. Выходит, не зря ты ушел из морской авиации?.. Что растерялся? Беги, догоняй…

Руслан и вправду растерялся. Не далее как сегодня утром он написал ответ кадровикам о своем решении вернуться в морскую авиацию. Решение далось ему в сомнениях и не принесло желаемого удовлетворения. Какие-то незримые ниточки уже привязали его сердце к этому полку, и любая попытка оборвать их приводила его в напряжение, причиняла боль.

Лиза уклонялась от советов. «Как хочешь, так и поступай, – сказала она, – мне все равно». Сегодня он проснулся в пять утра и больше заснуть не мог. Шторы они на ночь не закрывали, и в комнате уже полз по стене яркий солнечный «заяц». Лиза спала безмятежным сном.

Какой глупой в эти утренние часы показалась ему отшумевшая ссора. Из-за чего они отравляли друг другу жизнь, из-за чего разжигали ненависть? Разве не проще было в первый же вечер спокойно выяснить все, посмеяться над своими глупыми подозрениями, извиниться, шутливо поползать у нее в ногах, а потом прижать к себе и сказать: «Все потому, что люблю и ни с кем не хочу делить». Или что-нибудь в этом роде. Так нет, нагородили такой огород, что только смерть Чижа их окончательно и примирила. Оба и сразу отрезвели. Словно кончилась в этот день их бестолковая юность и пришло взрослое понимание жизни. Понимание, что под этим небом нет ничего вечного.