Покойников Митрофанов не боялся. За тридцать с гаком лет жизни ни один покойник не сделал ему ничего плохого. Всякие там гадости, вредности и пакости делали Митрофанову только живые. Законная супруга, например.

Мужик подумал – мужик сделал. Митрофанов дошел до кладбища, благо идти было недалеко, и столкнулся с очередной проблемой – запертыми воротами. Но разве могут они остановить человека, у которого есть цель? Митрофанов пошел вдоль ограды, выбирая участок потемнее и поукромнее, чтобы форсирование преграды прошло незаметным. Вскоре место было найдено. Митрофанов убедился, что бутылка надежно лежит в глубоком кармане куртки, подпрыгнул, уцепился руками за верхнюю перекладину, подтянулся… И сорвался.

Провидение очень часто пытается отвести людей от беды, посылая им те или иные знаки, но люди, увы, не внемлют: продолжают делать то, что начали, и лишь потом, если, конечно, бывает у них такая возможность, думают: «Зря я так делал…»

Трижды срывался Митрофанов, заботясь не столько о том, чтобы не набить лишних шишек, столько о том, чтобы не разбить бутылку. На четвертый раз подтянуться все же удалось. «Старею, – с сожалением подумал Митрофанов, вспомнив о том, как в армии, бывало, подтягивался на спор по пятьдесят раз. – Эх, время, время…»

Оседлав ограду, Митрофанов самонадеянно решил, что дело сделано, спрыгнуть – это пара пустяков, и поспешил отметить свой успех глотком из бутылки. Торопливость и самонадеянность были немедленно наказаны: перекидывая через ограду правую ногу, Митрофанов на секунду утратил равновесие (попробуй посиди-ка на тонкой скользкой железке!) и, чтобы не свалиться, судорожно вцепился в ограду. Заодно и подстраховался от падения, насадив правое бедро на острие одного из вертикальных прутьев.

В первую секунду боли не было вообще, показалось, что кто-то схватил за ногу и держит. Потом пришла боль, но не очень сильная, терпимая. Митрофанов был пьян, алкоголь обладает довольно выраженным обезболивающим действием. Никакого сравнения с морфием, но тем не менее…

«… … … … …..!» – подумал Митрофанов и немедленно озвучил свою мысль.

Сакральное заклинание, пригодное в любой ситуации, помогло слегка облегчить душу, но сняться с крючка, точнее, с пики, помочь не могло.

Сосредоточившись, Митрофанов покрепче вцепился в ограду левой рукой, а дрожащей правой ощупал ногу. Дойдя до торчавшего из ноги штыря, он ужаснулся настолько, что утратил контроль над мочевым пузырем. Те, кто улыбнулся, читая эти строки, могут попытаться представить себя в подобном положении – нанизанным на кладбищенскую ограду в безлюдном месте холодной осенней ночью. Тут не только описаться со страху – и обкакаться впору.

Митрофанов, к чести его будь сказано, не обкакался, а грамотно оказал себе первую помощь. Слегка освоившись в своем новом положении, он, превозмогая усиливающуюся боль и нарастающий страх, достал из кармана бутылку и в свете выглянувшей из облаков луны плеснул из нее немного на рану (обеззараживание – это святое) и сделал подряд два больших глотка. О коржике и плавленых сырках, лежавших в другом кармане, он даже не вспомнил. В минуты судьбоносных испытаний даже неприлично думать о таком прозаическом предмете, как закуска. К тому же она заметно снижает благотворное действие алкоголя на организм. А когда у человека одна початая поллитровка и сходить за другой нет никакой возможности… Ну что тут говорить? И так все ясно.

– Помогите! – срывающимся от страха и волнения голосом крикнул Митрофанов. – Умираю! Помогите!

Силы мгновенно иссякли, пришлось подкреплять их новым глотком. Боль прекратила нарастать и даже слегка отступила. Митрофанов чуток приободрился (насколько вообще можно так сделать в подобном положении) и, осушив бутылку до дна, кинул ее вниз. Бутылка упала, но не разбилась.

Теперь можно было снова держаться за ограду обеими руками, что придавало немного уверенности. Новая (и приличная!) порция алкоголя устремилась в кровь, отчего уверенности стало еще больше.

– Помогите! – громче, нежели в первый раз, крикнул Митрофанов. – Люди! Помогите!

Никто не спешил отзываться. Зато внизу промелькнула какая-то стремительная тень. Митрофанов почти убедил себя в том, что это всего лишь кошка, разбуженная и напуганная его криком.

В голову пришла мысль, показавшаяся полезной. Митрофанов вспомнил о том, что, попав в переплет, лучше кричать не «Помогите, убивают!» или «Спасите, насилуют!», а «Пожар! Пожар!», потому что призывы о помощи пугают обывателей, а пожар неминуемо вызывает любопытство.

– Пожар! Пожар! Пожар! – кричал он до тех пор, пока совершенно не выбился из сил.

Луна скрылась за облаками, темнота сгустилась, навалилась, стала душить. Впору было терять сознание, но страх не дал этого сделать. Митрофанов вцепился в ограду так, что руки свело судорогой, и заскулил. Если бы он читал «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова, то, несомненно, сравнил бы свое нынешнее положение с ситуацией несчастного отца Федора. Возможно, это бы его приободрило, но, возможно, и нет.

Митрофанов долго скулил и даже плакал (а кто бы смог удержаться от слез на его месте?), пока провидение не сжалилось и не послало ему спасение в виде своры бродячих собак. Увидев сидящего на ограде человека, собаки встали в полукруг и начали громко и задорно его облаивать. Не исключено, что они надеялись на то, что деморализованный лаем Митрофанов свалится с ограды, тогда и можно будет его съесть.