Дом встретил меня чистотой и молчанием. Я бесцельно побродил по комнатам, по привычке потянулся к телевизионному пульту, однако, пощёлкав каналами, натыкался лишь на сюжеты о выборах. На своё лицо, мелькавшее во всех ракурсах, мне уже становилось тошно смотреть, и я выключил телевизор.

Внезапно выпасть из рабочего ритма оказалось непросто. Мысли раз за разом возвращались туда, в штаб, к нашей изматывающей предвыборной гонке. Умом я понимал, что дело сделано и бежать уже никуда не надо, однако организм, словно по инерции, толкал куда-то дальше, периодически вбрасывая в кровь очередную порцию адреналина: «А сколько сейчас времени? А не пропустил ли я что-нибудь? А не нужно ли сейчас куда-то успеть? А не забыл ли я что-то сделать?»

Я вышел на балкон и опёрся о перила, рассматривая панораму столицы. Хотелось просто выйти на улицу, погулять с кем-нибудь, пошляться по городу. Но сейчас это было бы безумием. Слишком известной стал я личностью, чтобы просто так появиться на улицах, особенно в день выборов. Да и не с кем было мне гулять — все друзья-знакомые, по сути, сейчас в штабе или в корпорации «Снег», в которой на этот день был намечен выездной семинар. И Ирина, моя бывшая помощница, а ныне глава корпорации, сейчас далеко…

Ирины мне не хватало. Во многих смыслах. Прошло уже несколько месяцев, как я научился обходиться без неё, однако пустоту рядом с собой я ощущал почти на физическом уровне. Я вспоминал наши длинные разговоры — Ирина умела поддерживать практически любую тему так, что мне было интересно. Она обладала широким кругозором, однако честно признавалась, если чего-то не знала или не понимала — и жадно, как губка, впитывала новую информацию. С этой девушкой я не чувствовал себя скованным даже тогда, когда молчал.

Я одёрнул себя, подавив желание набрать знакомый номер. Слишком хорошо я запомнил её глаза во время последнего посещения корпорации. В душе Ирины жила глубокая, кровоточащая любовь. И я чувствовал себя виноватым, хотя, как мне казалось, не давал ни малейшего повода. В любом случае, бередить её раны, возрождать надежду — нельзя. Должно пройти время. Которое вылечит. Обязательно.

Была ещё Катя, которая появлялась в моей жизни редко, но всегда освещала её своим тёплым внутренним светом. Катя относилась к нашим единичным встречам беззаботно, не задаваясь вопросом «зачем?» и не задумываясь о будущем. С ней было легко.

Я потянулся было набрать Катин номер, однако вовремя посмотрел на часы. Катя далеко, время позднее, а завтра — на работу.

Я уже укладывался спать, коря себя за бездарно проведённый вечер, когда меня настиг звонок Солодовникова.

— Платон, ты видел первые результаты? — радостно кричал он в трубку, одновременно пытаясь утихомирить окружающий гам.

— Нет, — ответил я, косясь на выключенный экран телевизора.

— Пока только восточные регионы. Сибирь, Дальний Восток, немного с Урала. У тебя по первым данным пятьдесят семь процентов, у Сидорова — четырнадцать!

— Нормально, — сказал я бесстрастно. — Хотя я надеялся на более высокие результаты.

— Ну а что ты хотел? — Тон Олега стал укоризненным. — Я тебе сколько раз говорил, что надо окучить восток страны. Сидоров не стеснялся ездить по тем краям, вот у него там поддержка и выше, чем в Москве или Питере.

— Давай не будем продолжать этот спор, — примирительно сказал я. — Тем более, что-то изменить мы уже не в силах.

— Ну да, ну да. Ты рад хоть, Платон? Это, конечно, самые первые результаты, только малая часть бюллетеней обработана, всё ещё может поменяться. Но пока ты лидируешь с большим отрывом!

— Конечно, я рад, Олег. Пожелай мне спокойной ночи, я ложусь спать.

Мир был фиолетовым. Мир был мягким и тёплым. Он ласково обволакивал меня со всех сторон и качал, баюкал. Было мирно и счастливо. Хотелось улыбаться.

Я поднёс ладонь к глазам и пошевелил пальцами. Пухлые, неповоротливые младенческие пальчики двигались с трудом. Внезапно, как летний дождь, появилось желание сжать их в кулачок, схватиться за что-нибудь и, прильнув к тёплому и живому, тихо уснуть.

Но я разжал ладонь и, с трудом выставив вперёд указательный палец, нарисовал в окружающей фиолетовости круг. Круг стал оранжевым и ощутимо более горячим, чем всё остальное. И это было хорошо.

Я поводил ладонями — и внизу, глубоко подо мной, вдруг зажурчало голубое. Я наклонился, чтобы посмотреть на это. Сквозь прозрачную голубизну просвечивала прежняя фиолетовость.

Я улыбнулся — и в голубизне засверкали яркие точки. Они прыгали в ней, резвились и скакали. Я смотрел на их веселье и смеялся, а потом двинул плечом — и от голубого отделилось жёлтое. Яркие точки, увидев это, стали слепляться друг с другом — и превратились в разноцветных рыбок, которые, поплавав на границе голубого, отрастили себе ножки и полезли на жёлтое.