Ноулз привёл их к большому каменному зданию, увенчанному крестом. Сводчатые галереи, освещённые факелами, были полны ранеными. Шарп растолкал толпившихся у входа людей, освобождая проход для носилок с Лоуфордом. Монахиня пыталась его остановить, но он уже шагнул внутрь. Горели свечи, и кровь на вымощенном плиткой полу казалась чёрной в их дрожащем свете. Другая монахиня отстранила Шарпа и склонилась над носилками. Опознав по обрывкам униформы в Лоуфорде старшего офицера, она принялась отдавать приказы своим товаркам. Полковника унесли вглубь монастыря. Его сопровождающие смотрели друг на друга, ничего не говоря. Лица были печальны и усталы. Тот Южно-Эссекский, который они знали и к которому привыкли, только что перестал существовать. Придёт новый командир, и полк будет другим.

— Что теперь? — задал вопрос Форрест, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Вам надо немного поспать, сэр, — жёстко сказал Лерой, — Утром парад, не так ли?

Шарп вдруг осознал, что, пока не назначен новый полковник, командует старший по званию, то есть майор Форрест.

— Да, да, — майор махнул рукой в сторону двери, куда унесли Лоуфорда. — Я должен доложить об этом.

Ноулз деликатно тронул Форреста за локоть:

— Я знаю, где разместился штаб. Позвольте проводить вас.

Майор не ответил. Он уставился на валявшуюся на шахматном полу чью-то ампутированную руку и его мутило. Шарп пинком отправил конечность за деревянный сундук:

— Идите, сэр.

Форрест, Ноулз и Лерой ушли. Шарп повернулся к Прайсу с Харпером:

— Найдите роту. Расквартируйте в городе.

— Да, сэр, — Прайса трясло. Многовато впечатлений для одного вечера.

Шарп похлопал его по груди:

— Сегодня не пей.

— Ни капли?

— Ни капли.

Харпер увёл лейтенанта.

Шарп смотрел на людей, что входили в здание: хромающие, слепые, окровавленные; британцы и французы. Он попытался отстраниться от воплей, но это было невозможно: звук проникал в уши, как едкий дым, стлавшийся по улицам Сьюдад-Родриго в эту ночь. Офицер 95-го стрелкового полка медленно спускался по широкой лестнице. По его щекам текли слёзы. Увидев Шарпа, офицер сказал:

— Он плох, — офицеру было всё равно, с кем говорить, он видел в Шарпе такого же, как и сам он, стрелка.

— Кроуфорд?

— Пуля застряла в позвоночнике, они не могут её извлечь. Наш блажной стоял напротив бреши (прямо напротив этой чёртовой бреши!) и, как всегда, орал нам, чтоб мы шевелили задницами. Тогда-то лягушатники и всадили в него пулю…

Офицер вышел на воздух. Кроуфорд никогда не требовал от своих парней чего-то такого, чего не сделал бы сам. Он всегда был в самой гуще схватки, брызгая слюной и ругаясь последними словами, и вот он умирает. С его смертью армия станет другой, не лучше, не хуже, просто другой.

Всё меняется.

Часы пробили десять раз, и Шарп сообразил, что минуло всего лишь три часа с того момента, как он, скользя на снегу, бежал по гласису к развёрстой бреши. Три часа! Дверь, в которую унесли Лоуфорда, раскрылась, и солдат выволок за ноги покойника. Не Лоуфорда. Служитель оставил труп у порога и вернулся, забыв закрыть дверь. Шарп приблизился и, опершись на косяк, заглянул внутрь. На ум пришла старинная солдатская молитва: упаси, Господи, от ножа хирурга! Лоуфорд был притянут ремнями к операционному столу, обрывки униформы срезаны. Санитар придерживал его за плечи, пока хирург в заскорузлом от крови переднике цвета жжёной охры орудовал скальпелем. Шарп видел ноги полковника, обутые в сапоги с гнутыми шпорами. Порыв сквозняка притушил на миг свечи. Хирург повернул потное, забрызганное кровью лицо и заорал:

— Закройте эту чёртову дверь!

Шарп так и сделал, краем глаза выхватив и кучу конечностей в углу и несколько трупов, дожидающихся выноса. Ему надо было выпить. Всё менялось. Лоуфорд на операционном столе, Кроуфорд одной ногой в могиле, новый год не принёс им ничего хорошего. Шарп стоял в полутёмном холле и вспоминал яркий свет газовых рожков, что он видел два месяца назад на Пелл-Мелл в Лондоне. «Чудо света» — так о них говорили, но он не разделял эту точку зрения. Газовые рожки, паровые двигатели, дурацкие людишки в конторах с их грязными делами и чистенькими папками; все эти новые обитатели Англии стремились разложить его мир по полочкам, по ящичкам, аккуратненько и опрятненько. Чистота и благопристойность прежде всего! Этот Лондон не желал знать о войне. Так, самую малость, чтобы пощекотать нервы: герой войны в гостиной или нищий инвалид на улице. Последних Шарп видел тоже на Пелл-Мелл в слепящих газовых лучах: пустые зарубцевавшиеся глазницы, культи вместо ног, рваные рты, — обрубки, хрипящие вслед о пенни для старого солдата. Шарп воевал рядом с ними, смотрел, как они падали на полях битв, но стране они не были нужны, ведь они больше не могли за неё сражаться. Выпить хотелось нестерпимо.

Хлопнула дверь операционной. Лоуфорда понесли к лестнице на второй этаж. Шарп поспешил к санитарам:

— Как он?

— Если не будет нагноений, сэр… — медбрат не закончил фразу. С кончика носа у него свисала капля пота, но руки были заняты носилками, и он просто сдул её.

— Ваш друг, сэр?

— Да.

— Приходите завтра. Мы присмотрим за ним, — он махнул головой вверх, — Старшие офицеры на втором этаже, сэр. Все удобства, не то, что у рядовых в подвале.

Шарп хорошо представлял себе, каково рядовым. Сырой подвал или полуподвал, раненые свалены на кишащие паразитами тюфяки, половина «палаты» отведена под мертвецкую, где умирают признанные безнадёжными бедолаги.