Оружие Чингиса и его полководцев покорило одну вслед за другой те степные орды, которые раскидывали свои палатки на пространстве между Китайской стеной и Волгой, и монгольский иператор сделался властителем всего пастушеского мира — повелителем многих миллионов пастухов и солдат, сознававших могущество своих соединенных сил и с нетерпением желавших устремиться в более теплые и более богатые южные страны. Его предки были данниками китайских императоров, и сам Темучин был унижен почетным титулом, свидетельствовавшим о его рабской зависимости. Пекинский двор был удивлен прибытием послов от своего прежнего вассала, который потребовал тоном могущественного царя такой же дани и такой же покорности, какие прежде требовались от него самого, и который делал вид, будто считает Сына неба за самого ничтожного из людей. Высокомерный ответ прикрыл тайные опасения китайцев, а эти опасения скоро оправдались наступлением бесчисленных эскадронов, проникавших со всех сторон через слабую преграду, которую представляла Великая китайская стена. Девяносто городов были взяты монголами приступом или голодом; только десять городов спаслись, а Чингис, знавший, как сильна сыновняя привязанность китайцев, прикрывал свой авангард их пленными родственниками; это был низкий способ употреблять во зло добродетели своих врагов — такой способ, который мало помалу становился недействительным. Для Чингисова нашествия послужило подпорой восстание ста тысяч охранявших границу киданей; однако он внял мирным предложениям и ценою его отступления были: китайская принцесса, три тысячи коней, пятьсот юношей и столько же молодых девушек, и дань из золота и шелковых тканей. Во время своей вторичной экспедиции он принудил китайского императора удалиться за Желтую реку в более южную резиденцию. Осада Пекинабыла продолжительна и трудна; жители были доведены голодом до того, что убивали и пожирали своих сограждан; когда их боевые запасы истощились, они стали стрелять из своих военных машин слитками золота и серебра; но монголы подвели подкоп под середину столицы, и пожар дворца продолжался более тридцати дней. Китай изнемог и от войны с татарами и от внутренних раздоров, и Чингис присоединил к своим владениям пять северных китайских провинций.

На западе владения Чингиса соприкасались с владениями хорезмийского султана Мохаммеда, который царствовал на всем пространстве от Персидского залива до границ Индии и Туркестана и из высокомерного желания подражать Александру Великому позабыл, что его предки были рабами дома сельджуков, нарушившими долг признательности. Чингис желал войти в дружеские и в торговые сношения с самыми могущественными из мусульманских принцев и отверг тайные заискивания багдадского калифа, изъявившего готовность пожертвовать безопасностью церкви и государства в отмщение за нанесенные ему личные обиды. Но один опрометчивый и бесчеловечный акт насилия послужил поводом и оправданием для вторжения татар в южную Азию. Мохаммед приказал задержать в Отраре караван, состоявший из трех послов и ста пятидесяти торговцев, и всех умертвить, а монгольский император прибегнул к помощи Бога и своего меча только после того, как ему было отказано в удовлетворении, и после того как он провел на вершине горы три ночи в молитвах и посте. Наши европейские битвы, сказал один писатель-философ, не более как мелкие стычки в сравнении с многочисленностью тех армий, которые сражались и погибали на азиатских равнинах. Под знаменем Чингиса и его четырех сыновей двинулись, как рассказывают, семьсот тысяч монголов и татар. На обширных равнинах, которые тянутся на север от Сыр-Дарьи или Яксарта, они встретились с четырехсоттысячною армией султана, и в первой битве, прекратившейся лишь с наступлением ночи, лишились жизни сто шестьдесят тысяч хорезмийцев. Мохаммед был удивлен многочисленностью и храбростью своих врагов; он отступил и разместил свои войска по пограничным городам в том расчете, что у непобедимых в открытом поле варваров не достанет терпения правильно вести столько продолжительных и трудных осад. Но предусмотрительный Чингис организовал отряд из китайских инженеров, которые были опытны в механических искусствах, быть может, обладали секретом приготовления пороха и были способны под его руководством нападать на чужие владения с большим мужеством и успехом, чем выказали при защите своего собственного отечества. Персидские историки описывают осаду и взятие Отрара, Ходжента, Бухары, Самарканда, Хорезма, Герата, Мерва, Нишапура, Балха и Кандагара, равно как завоевание богатых и многолюдных стран — Мавераннахра, Харезма и Хорасана. Мы уже ранее ссылались на примере Чингиса и монголов с целью объяснить, как были опустошительны нашествия Аттилы и гуннов, а здесь я ограничусь замечанием, что между Каспийским морем и Индом завоеватели опустошили на пространстве нескольких сот миль страны, покрытые человеческими жилищами и возделанные человеческим трудом, и что пяти столетий было недостаточно для того, чтоб загладить следы опустошений, совершенных в течение четырех лет. Монгольский император поощрял или допускал неистовства, которым предавались его войска; увлекаясь грабежом и убийствами, они не заботились о будущей участи завоеванных стран, а их природная свирепость усиливалась при мысли, что предпринятая ими война была справедлива и была вызвана желанием мщения. Падение и смерть султана Мохаммеда, испустившего дух в одиночестве на пустынном острове Каспийского моря и не возбудившего ни в ком сожалений, были недостаточным искуплением за бедствия, которых он был виновником. Если бы Хорезмийская империя могла быть спасена геройством одного человека, то ее должен бы был спасти сын Мохаммеда Джелаладдин, который был так предприимчив и отважен, что неоднократно останавливал монголов на их победном поприще. Отступая к берегам Инда, он не мог устоять против бесчисленных неприятельских сонмищ; с отчаяния пришпорив своего коня, он устремился в волны, переплыл самую широкую и самую быструю из азиатских рек и вызвал выражения удивления и похвалы со стороны самого Чингиса. Именно после этой победы монгольский завоеватель неохотно преклонился перед ропотом своих усталых и разбогатевших солдат, желавших насладиться жизнью на своей родине. Обремененный собранною в Азии добычей, Чингис медленно повел назад свои войска, обнаружил некоторое сострадание к бедственному положению побежденных и заявил о своем намерении вновь выстроить те города, которые были снесены бурей его нашествия. После того как он перешел через Аму-Дарью и Сыр-Дарью, к нему присоединились те два генерала, которых он отрядил с тридцатью тысячами всадников для завоевания западных персидских провинций. Они одолели сопротивление тех народов, которые пытались остановить их наступление, проникли за Дербентские ворота, переправились через Волгу, перешли степь и совершили обход Каспийского моря, который никогда не был кем-либо предпринят и который никогда не был еще раз совершен. Отступление Чингиса ознаменовалось завоеванием непокорных или независимых царств, и он умер в глубокой старости и в полном блеске своей славы, при последнем издыхании преподавая своим сыновьям наставления, как довершить завоевание Китайской империи.

Гарем Чингиса состоял из пятисот жен и наложниц, а между его многочисленными детьми четверо сыновей, отличавшихся знатностью происхождения и личными достоинствами, занимали под начальством своего отца высшие мирные и военные должности. Джучи был главным егермейстером, Джагатай— высшим судьей, Октай — министром, Тули — полководцем, а их имена и подвиги нередко бросаются в глаза в истории его завоеваний. Трое из этих братьев и их семьи были тесно связаны между собою и личными интересами и желанием общей пользы, и потому довольствовались положением зависимых владетелей, а Октай был с общего согласия провозглашен великим ханом, или императором, монголов и татар. Ему наследовал его сын Гуюк, после смерти которого императорская власть перешла к его двоюродным братьям, сыновьям Тули и внукам Чингиса, Менгу и Хубилаю. В течение шестидесяти восьми лет, протекших со смерти Чингиса, его первые четыре преемника покорили почти всю Азию и значительную часть Европы. Не стесняясь порядком времени и не вдаваясь в подробности событий, я опишу в общих чертах успехи монгольского оружия: 1) на востоке, 2) на юге, 3) на западе и 4) на севере.

1. Перед нашествием Чингиса Китай был разделен на две империи, или династии, — Северную и Южную, а различие происхождения и интересов смягчалось общим сходством законов, языка и национальных нравов. Северная империя, у которой Чингис отнял несколько провинций, была окончательно завоевана через семь лет после его смерти. После утраты Пекина император перенес свою резиденцию в город Кайфын, который имел несколько миль в окружности и, по словам китайских летописцев, заключал в своих стенах миллион четыреста тысяч семейств, частью постоянно там живших частью искавших там временного убежища. Он бежал оттуда только с семью всадниками и укрылся в третьей столице, но, будучи доведен до отчаяния, заявил во всеуслышание, что виною всех напастей не он, а злая судьба, затем взошел на погребальный костер и приказал зажечь этот костер, лишь только он сам себе нанесет смертельный удар кинжалом. Династия Сун — этих старинных наследственных владетелей всей империи — пережила почти сорока пятью годами падение северных узурпаторов, а окончательное завоевание всей страны было совершено Хубилаем. В этот промежуток времени монголы нередко занимались внешними войнами, отвлекавшими их внимание от Китая, и хотя китайские солдаты редко осмеливались вступать с завоевателями в борьбу в открытом поле, они отличались таким пассивным мужеством, что неприятелю пришлось брать бесчисленное множество городов штурмом и убить миллионы людей. При нападении на города и при их обороне употреблялись в дело старинные военные машины и греческий огонь; в ту пору уже было, как кажется, хорошо известно употребление пороха в пушках и в бомбах, а осады велись магометанами и франками, привлеченными на службу к Хубилаю щедрыми наградами. После переправы через великую реку войска и артиллерия были перевезены по многочисленным каналам до императорской резиденции Гамшу, или Квинсэ, в страну шелководства, отличавшуюся во всем Китае своим восхитительным климатом. Носивший звание императора беспомощный юноша отдался в плен и отказался от престола, а перед тем как его отправили в ссылку в Татарию, он девять раз ударял лбом о землю или в знак того, что молит о пощаде, или в знак того, что благодарит великого хана за оказанное ему милосердие. Однако сопротивление (в ту пору оно уже называлось мятежом) еще продолжалось в южных провинциях от Гамшу до Кантона, и остатки тех, кто еще отстаивал свою независимость, перешли с сухого пути на корабли. Но когда флот Зонгов был со всех сторон окружен превосходящими неприятельскими силами, самый храбрый из их защитников бросился в волны, держа на руках малолетнего императора. “Лучше умереть монархом, — воскликнул он, — чем жить рабом”. Сто тысяч китайцев последовали его примеру, и вся империя от Тонкина до Великой стены подпала под владычество Хубилая. Его безграничное честолюбие стремилось к завоеванию Японии; его флот два раза потерпел кораблекрушение, и на эту безуспешную экспедицию была потрачена жизнь ста тысяч монголов и китайцев. Но силою своего оружия или страхом он наложил в различных видах бремя налогов и зависимости на соседние страны — Корею, Тонкин, Кохинхину, Пегу, Бенгал и Тибет. Он отправил флот из тысячи судов для осмотра берегов Индийского океана; после шестидесятивосьмидневного плавания этот флот достиг равноденственной линии — по всему вероятию, острова Борнео, и, хотя он возвратился не без добычи и не без славы, император был недоволен тем, что варварский царь не попался к нему в руки.

2. Индостан был завоеван магометанами в более позднюю пору, в царствование ханов из рода Тимура; но завоевание Ирана, или Персии, было довершено внуком Чингиса Хулагуханом, который был братом и полководцем двух царствовавших один вслед за другим императоров Менгу и Хубилая. Я не буду перечислять всех султанов, эмиров и атабеков, которых он обратил в пыль и в прах, но то, что он искоренил персидских ассасинов, или измаилитов, можно считать за оказанную всему человечеству услугу. Среди гор, лежащих на юге от Каспийского моря, эти гнусные сектанты владычествовали безнаказанно в течение более ста шестидесяти лет, а их монарх, или имам, назначал наместника для управления той колонией Ливанских гор, которая была такой знаменитой и грозной во времена Крестовых походов. К фанатизму последователей Корана измаилиты присоединяли индийское учение о переселении душ и произведения фантазии своих собственных пророков и считали своим первым долгом слепо подчинять свою душу и свое тело приказаниям наместника Божия. Миссионеры этого наместника употребляли в дело свои кинжалы и на Востоке и на Западе; христиане и магометане указывали и, быть может, преувеличивали число тех знаменитых людей, которые были принесены в жертву религиозному рвению, корыстолюбию или мстительности “старца”, неправильно называвшегося “старцем горы”. Но его единственное орудие — кинжал было сломлено мечом Хулагу, и от врагов человеческого рода не осталось ничего, кроме слова ассасины, усвоенного всеми европейскими языками в его самом отвратительном смысле. Пресечение рода Аббасидов не может ускользнуть от внимания тех, кто следил за его возвышением и упадком. С тех пор как тираны Аббасидов Сельджуки утратили свое могущество, халифы снова вступили в обладание своим наследственным достоянием — Багдадом и арабским Ираком; но спокойствие их столицы нарушалось богословскими спорами, а повелитель правоверных не выходил из своего гарема, состоявшего из семисот наложниц. Нашествию монголов он противопоставил слабую армию и высокомерные посольства. “Трон потомков Аббаса, — говорил калиф Мустасим, — воздвигнут по воле небес; их врагов ожидает неизбежная гибель и в этом мире и в том. Кто же этот Хулагу, осмеливающийся восстать против них? Если он желает мира, пусть немедленно удалится со священной территории; тогда он, быть может, получит от нашего милосердия прощение своей вины”. Эту самоуверенность поддерживал коварный визирь, уверявший своего повелителя, что если бы варвары проникли в город, женщины и дети забросали бы их с городского вала каменьями. Но лишь только Хулагу прикоснулся к призраку, этот призрак исчез как дым. После двухмесячной осады Багдад был взят монголами приступом и разграблен, а их варварский повелитель осудил на смерть халифа Мустасима — этого последнего из светских преемников Магомета, знатные потомки которого из рода Аббаса владычествовали в Азии в течение более пятисот лет.

Каковы бы ни были дальнейшие замыслы завоевателя, аравийские степи оберегали от его нападения священные города Мекку и Медину, но монголы разлились потоком по ту сторону Тигра и Евфрата, ограбили Алеппо и Дамаск и грозили помочь франкам в освобождении Иерусалима. Египет был бы утрачен, если бы его защищали одни малодушные туземцы; но мамелюки с детства надышались крепительным воздухом скифских степей: они не уступали монголам в храбрости, но превосходили их дисциплиной и не раз с успехом боролись с врагом в открытом поле; они оттеснили поток пришельцев на восток от Евфрата, но этот поток разлился с непреодолимой стремительностью по Армении и Анатолии, из которых первая находилась во владении христиан, а вторая — во владении турок. Царствовавшие в Иконии султаны оказали некоторое сопротивление монгольским армиям, но один из них по имени Аззадин наконец был вынужден искать убежища у константинопольских греков, а персидские ханы окончательно уничтожили его слабых преемников, которые были последними представителями Сельджукской династии.

3. Лишь только Октай довершил завоевание Северной китайской империи, он решился направить свои армии на самые отдаленные западные страны. В военные списки были внесены имена миллиона пятисот тысяч монголов и татар; из этого числа великий хан выбрал одну третью часть и поручил главное над ней начальство своему племяннику Батыю, сыну Тули, царствовавшего над теми странами, которые были завоеваны его отцом на севере от Каспийского моря. После сорокадневных празднеств Батый выступил в поход и таковы были быстрота и рвение его бесчисленных эскадронов, что менее чем в шесть лет они прошли расстояние в девяносто градусов широты, то есть четвертую часть окружности земного шара. Через великие азиатские и европейские реки — через Волгу и Каму, через Дон и Днепр, через Вислу и Дунай они или переплывали на своих конях, или переходили по льду, или переправлялись в кожаных ладьях, которые следовали за их лагерем и употреблялись для перевозки их повозок и артиллерии. Первые победы Батыя искоренили последние остатки национальной свободы на обширных равнинах Туркестана и Кипчака. В своем быстром наступлении он прошел через царства, известные в настоящее время под названиями Астраханского и Казанского а войска, которые он отрядил в направлении к Кавказским горам, проникли в самые отдаленные уголки Грузии и земли черкесов. Внутренние раздоры между русскими великими князьями или монархами предали их отечество в руки татар, которые разлились по всему пространству, отделяющему Ливонию от Черного моря, и обратили в пепел русские столицы новую и старую — Москву* и Киев, а это временное зло было менее пагубно, чем та глубокая и, быть может, неизгладимая печать, которую наложило на характер русских двухсотлетнее рабство.

* Москва стала столицей Руси позднее, в XIV в., а до нее резиденцией великих князей являлся Владимир. (Здесь и далее примеч. ред.)

Татары опустошали с одинаковой свирепостью и те страны, которые надеялись удержать в своей власти, и те, которые торопливо покидали. Прочно утвердив свое владычество над Россией, они предприняли хотя и временное, но опустошительное нашествие внутрь Польши и достигли границ Германии. Они стерли с лица земли города Люблин и Краков, приблизились к берегам Балтийского моря, а в битве при Лигнице разбили силезских герцогов, польских палатинов и гросмейстера Тевтонского ордена и наполнили девять мешков правыми ушами убитых. От Лигницы, которая была крайним пределом их западного нашествия, они поворотили к Венгрии, а их пятисоттысячное сонмище воодушевлялось личным присутствием и мужеством Батыя; они перешли отдельными колоннами через Карпатские горы, а жители поверили их приближению только тогда, когда испытали на себе их ярость. Король Бела Четвертый собрал военные силы своих графов и епископов; но он утратил любовь своего народа вследствие того, что поселил у себя кочевую орду куманов, состоявшую из сорока тысяч семейств, а этих варварских гостей вовлекло в восстание подозрение, что их князь был убит изменническим образом. Вся страна к северу от Дуная была утрачена в один день и в течение одного лета лишилась своего населения, а развалины городов и церквей были усыпаны костями туземцев, поплатившихся за прегрешения своих турецких предков. Один священник, бежавший из Варадина в то время как монголы грабили этот город, описал бедствия, которых он был свидетелем и которые он сам вытерпел, а кровожадная ярость, которую монголы обнаруживали во время осад и на полях сражений, была гораздо менее возмутительна, чем их обхождение с укрывавшимися в лесах беглецами: они убедили этих беглецов покинуть их убежища, обещая им спокойствие и помилование, а когда те окончили работы по уборке жатвы и винограда, хладнокровно всех их умертвили. Зимой татары перешли через Дунай по льду и достигли Эстергома — германской колонии, служившей столицею для королевства. Против городских стен были поставлены тридцать военных машин; рвы были наполнены мешками с землей и трупами, а после резни, во время которой татары убивали всех без разбора, триста знатных матрон были умерщвлены в присутствии хана. Из всех венгерских городов и крепостей уцелели от татарского нашествия только три, и несчастный Бела нашел для себя убежище на островах Адриатического моря.