Шрифт:
Замечательны те многообразные и хитроумные способы, при помощи которых ребенок отгоняет от себя мысль о смерти.
Самообслуживание оптимизмом — могучий закон детской жизни.
Таточка Харитон услыхала от няни песню:
И никто не узнает, Где могилка моя.И стала петь ее так:
И никто не узнает, Где могилка твоя.Няня говорит:
— Ты неверно поешь. Нужно петь: «Где могилка моя».
— Я так и пою: «Где могилка твоя». [68]
Бабушка умерла. Ее сейчас закопают. Но трехлетняя Нина не слишком-то предается печали:
— Ничего! Она из этой ямки переляжет в другую, полежит-полежит и выздоровеет!
Мертвые для маленьких бессмертны.
Л. М. Николаенко повела трехлетнюю Марину на кладбище и посадила на могиле ее бабушки клен. Вернувшись, девочка сказала с удовольствием:
— Наконец-то я увидела бабушку Лиду!
— Что ты, Мароша! Ты видела только ее могилку.
68
Возможно, Таточкин вариант этого двустишия был связан также и с тем обстоятельством, что маленькие дети еще не тверды в правильном применении слов «я» и «ты» (см. рассказ Л.Пантелеева «Буква „ты“»).
— Нет, я видела, как она сама выглядывала в ту ямку, в которую вы сажали деревце.
Девочка пяти лет пришла с мамой на кладбище и вдруг увидела пьяного, который шел, шатаясь, за кустами.
— А этот дядя уже выкопался из могилки?
У Вересаева записан такой разговор:
«— Знаешь, мама, я думаю, люди всегда одни и те же: живут, живут, потом умрут. Их закопают в землю. А потом они опять родятся.
— Какие ты, Глебочка, говоришь глупости. Подумай, как это может быть? Закопают человека большого, а родится маленький.
— Ну что ж! Все равно как горох! Вот такой большой. Даже выше меня. А потом посадят в землю — начинает расти и опять станет большой».
Прошло много лет, и мне сообщили о такой же гипотезе, снова выдвинутой трехлетним ребенком.
— Хоронят старых людей, — это их в землю сеют, а из них маленькие вырастают, как цветы.
Младшим дошкольникам смерть представляется сплошным удовольствием. Волик спрашивал о каком-то покойнике:
— А на чем он ехал хорониться?
— Ты ведь видел, как хоронят.
— Это когда в ящике катают на лошадке? Да?
Жалеть умирающих — не детское дело.
— Я умру, — говорит мать. — Меня сожгут.
— А как же твои туфли? — ужасается дочь (двух с половиною лет).
Фелик вбегает в комнату:
— Мама, я хочу быть курсантом: их хоронят с музыкой, — и шапка на гробу!
Похороны без музыки вообще никуда не годятся.
— Почему умер не играет? Я хочу, чтобы умер играл!
Зато, когда «умер играет», можно встать у окна и хвастать:
— Скоро и моего папу так повезут!
— Наташа, кого хоронят?
— Не поймешь: их много, и все шевелятся.
Скончался дядя Шура. Сегодня хоронят.
— А пойдет за ним музыка?
— Нет, он не военный.
— А ты военный?
— Нет.
— А дядя Гога военный?
— Нет. А что?
— Музыку охота послушать.
— Из нашего дома вынесли лодку, а потом еще лодку, в ней умертый дядя, положили его на грузовик, закрыли другой лодкой и увезли.
— Моя бабушка никогда не умрет. Дедушка умер — и хватит.
В соседнем дворе умерла старуха.
— Нет, старик! Я сам видел, что старик! Впереди несут гроб, а старика ведут под руки, а он плачет, не хочет хорониться.
Хоронят женщину. Над нею плачет осиротелая дочь. Сироту уговаривают, чтобы она перестала, но она продолжает рыдать.
— Какая непослушная! — возмущается Юрик и, желая, чтобы его похвалили, спешит заявить своей матери:
— Вот когда ты умрешь, я ни за что плакать не буду.
— Мама! Поехал покойник, а за ним идет большая очередь.
Мать моей правнучки Машеньки пишет:
«Вот примерная эволюция ее представлений о смерти. Сперва девочка, потом — тетя, потом — бабушка, а потом — снова девочка (в два с половиною года). Тут пришлось объяснить, что очень старенькие бабушки и дедушки умирают, их закапывают в землю.
После чего она спросила у бабеньки:
— А почему вас еще в земельку не закопали?
Одновременно с этим возникла боязнь смерти (в три с половиною года):
— Я не умру! Не хочу лежать в гробике!