Шрифт:
К голоду прибавились тиф и дизентерия — явление, непременно сопутствующее скученности самого разношерстного люда и случайному пропитанию. Недаром Карл считал, что лучшим средством от болезней для личного состава являются походы и походная жизнь. Как только солдаты скапливаются в казармах, жди беды: то чума, то оспа, то чесотка, то рвота, то еще какая-нибудь зараза накинется на солдата. (Яркий пример: во вполне благополучной Риге, запертой саксонцами, но никогда не испытывавшей недостатка в еде или медикаментах, гарнизонные полки к моменту снятия осады с города из-за болезней сократились до состава рот.) Шведы считали, что болезнь оставили им русские — возможно, но не надо забывать, что заразные болезни при преодолении расстояний были тогда страшным бичом для всех армий. Достаточно вспомнить о высокой смертности шведских солдат на относительно коротком морском маршруте Карлскруна— Копенгаген. Болезни должны были возникнуть неминуемо, потому что на небольшом участке земли в сжатые сроки побывало не менее 100 тысяч человек!
Итак, «прокормиться» за счет противника победителям удалось лишь несколько дней, и, чтобы не загубить армию, нужно было срочно уходить из-под Нарвы. Куда? Преследовать русских в глубине их территории? Невозможно, хотя первоначально такие планы у короля были. Армия — голодная и больная — в зимний холод по разоренной местности двигаться не могла. Немедленный поход в Россию был бы безумием. Оставался единственный разумный вариант — подыскивать зимние квартиры. Впоследствии Карл XII для военных мероприятий будет считать самым подходящим временем зиму, особенно если речь идет о восточноевропейском театре военных действий. Во-первых, крепкие морозы препятствуют возникновению заразных болезней, во-вторых, реки, озера и болота замерзают и маневренность войска возрастает многократно. Но в данном случае о походе и думать было нечего, а войско двинулось на юг, где эстонские деревни еще не были затронуты войной и могли выдержать содержание шведской армии.
Простояв под Нарвой две недели, Карл во главе своих лейб-гвардейцев выступил из Нарвы на запад и вступил на ту же дорогу, по которой шел месяцем раньше. За ним потянулись остальные полки.
Свернув круто на юг, Карл скоро добрался до старинного замка Лаис, расположенного неподалеку от западного побережья Чудского озера, и разбил там свою штаб-квартиру. Войска разместились в окрестных эстонских деревнях, которые войной пока затронут не были. Место было выбрано с оптимальной выгодой: оно находилось на пересечении стратегических путей и позволяло наблюдать за обстановкой как на юге, где Карла ждал саксонский кузен, так и на востоке, где исчезли остатки войска царя Петра. Замок Лаис (Лайузе) лежал в руинах, он был построен еще немецкими рыцарями. Сохранилась высокая каменная стена, к которой прижались маленькие деревянные домишки, выстроенные уже в более поздние времена. В них-то и разместился король со своим штабом и походной канцелярией на целых пять месяцев вплоть до мая 1701 года [56] .
56
Вряд ли Карл XII и его окружение знали, что «захолустный» Лаис был отмечен следами русской воинской славы: здесь в 1560 году неустрашимый стрелецкий голова Кошкаров с 400 воинами два дня выдерживал штурм всего ливонского войска. Магистр Ливонского ордена Кетлер, потерпев большой урон, изумленный отчаянным сопротивлением русских, был вынужден отступить от стен замка.
Зимовка в Лаисе совпала, пожалуй, с самым лиричным временем для восемнадцатилетнего Карла. Он еще не утратил своего юношеского задора и с беззаботностью победителя в последний раз отдавал дань своему возрасту, предаваясь прелестям тихой зимней жижи в лесной глуши. Игра в снежки, хоровод под рождественской елкой, охота, вылазки в окрестности и участие в эстонской крестьянской свадьбе, по вечерам — сидение у камина и написание писем сестре — разумеется, младшей. Карл отнюдь не был мастером эпистолярного жанра, и его письменное наследие весьма скромно, потому что многое к тому же не сохранилось. То, что осталось, свидетельствует о том, что стиль короля был довольно приземленный, «некоролевский», ему чужды были патетические и героические тона, так хорошо используемые его предками-королями, в особенности Густавом II Адольфом. Аристократическая сдержанность, отсутствие экспрессивности, приземленность, простота, деловитость, краткость, иногда — намеренное употребление простонародных выражений и всплески легкого юмора — вот слитая характеристика эпистолярия Карла XII.
«Здесь на зимних квартирах событий мало, если, конечно, что-то не подворачивается под руку. Магнус Стенбок и Аксель Спарре после еды соблюдают покой, а иногда пускаются в шалости. Однажды здесь устроили охоту на лося. Участвовали в ней только я, Магнус Стенбок и Врангель [57] , мы вернулись поздно домой и устроили такой шум, что некоторые подумали, что на них напали русские и закричали: «Где пистолеты?», а господин Нильс [58] вооружился вертелом... Здесь время идет весело... — пишет он Ульрике Элеоноре в Стокгольм и продолжает: — А по пути из Нарвы мы попали на крестьянскую свадьбу, которая проходит со всевозможными украшениями. Невеста должна реветь, плакать и сожалеть о своем девичестве; лицо у нее закрыто и совсем не видно. А жених берет ее под руку и ходит с ней по кругу. Впереди них идет человек с мечом и осеняет крестом все двери. Потом, когда надо ехать на венчание, невеста садится в сани на подушку, а жених — к ней на колени, и все свадебные с большим воем, как стая волков, отправляются вместе с ними и с волынкой впереди свадебного поезда. Проживающие радом с русской границей танцуют по-русски, стоят и притопывают ногами друг против друга в каденции и вскрикивают, извиваясь и потирая друг друга спинами».
57
Карл Густав Врангель, лейтенант драбантов.
58
Нильс Рабениус, придворный проповедник и пастор драбантов, будущий церковный пастырь в Хедемуре и фальсификатор исторических документов.
Нормальное письмо нормального человека — и не больше. В повседневной жизни Карл XII, по мнению многих историков-апологетов, был обычным человеком, чуждый всякому пафосу и «возвышенным чувствам». Его преображала война, но и на войне его трудно представить обращающимся к своим солдатам с пламенном речью о завете отцов, о любимой родине, о привлекательности воинского подвига, как это делали Цезарь, Наполеон или Густав II Адольф. Патетика не была в его стиле и духе. Он действовал на своих подданных практическим примером — шпага никогда не обманет! Его называли бессердечным, бесчувственным, жестоким и холодным как лед, — подобные высказывания уже стали появляться сразу после Нарвы, когда окружение его видело, что у него не находилось теплых, проникновенных или сочувственных слов к людям. Некоторые историки, однако, не считают его таковым. Они объясняют все это отсутствием у Карла XII склонностей к риторике и патетике, ею прагматизмом и неприязнью к высоким словесам и ко «всякой чуши вообще». Потому он и казался всем чужим, отстраненным и странным. Вполне правдоподобная версия. Вот если бы он кричал и неистовствовал в драматические моменты, высказывал меткие афоризмы о справедливости и добродетели, театрально махал шпагой перед небесами и призывал Бога в свидетели, то тогда он был бы всем понятен и близок, Как говорил лорд Бикон, добавка лжи только увеличивает удовольствие.
О Карле XII, как почти обо всех выдающихся личностях, существуют два диаметрально противоположных суждения: одни считают его бездарным человеком и посредственным, несмотря на всю воинственность и личную храбрость, полководцем; другие, наоборот, признают чрезвычайно одаренным человеком и полководцем, что называется, от Бога и на все времена. И то и другое мнение имеет убедительные и неопровержимые примеры как за, так и против. Нет, недаром Вольтер говорил, что Карл XII был человеком, который довел свои добродетели до их противоположностей.
Нам думается, что все зависит от того, как посмотреть на этого человека: с сочувствием и симпатией или, наоборот, с неприязнью и отчуждением. Все дело заключается в том, что мы хотим увидеть в великом человеке и на что — закрыть глаза. Либо мы принимаем его целиком как выдающийся талант вместе с его недостатками, либо начинаем копаться в его ошибках и проступках и приходим к «удовлетворительному» для себя выводу о том, что объект наших исследований практически ничем не отличается от нас, простых смертных людей. Вот не хватает, например, у шведа Ф. Г. Бенгтссона и некоторых других историков симпатий к царю Петру, поэтому они и рисуют его в образе сугубо отрицательного человека, бабника, грубияна, безбожника и деспота, подверженного пьянству, обладающего буйным и грубым нравом и жестоким характером. Карла XII они, наоборот, обожают, и перед читателем предстает образ благородного и обаятельного человека. Впрочем, замечает тот же Бенгтссон, даже в случае самого благожелательного отношения к Карлу XII нельзя ожидать от него слишком многого. Он был монархом и великим человеком, и этим все сказано. Разве можно подходить к великим людям с обычной меркой?