— Он — это герцог?

— Да. — Джорджиана нервно сжимала пальцы. — Когда ты смеешься, он смотрит на тебя. Каждый раз. Я не могла не заметить.

— Прости, Джорджи. Наверное, это все мой глупый безудержный смех, как говорит мама. Он ее тоже раздражал. Завтра я буду вести себя лучше, обещаю. — Оливию охватил стыд, но она к этому уже привыкла. — Я не знала, что вызвала у всех такой ужас.

— Ты не понимаешь. — Джорджиана смотрела на свои сплетенные пальцы. — Ты сидишь в конце стола, но мы все смотрим на тебя. Я чувствовала себя бумажной куклой.

Оливия нахмурилась.

— О чем ты?

— Бледная. — Джорджиана замолчала, а потом добавила. — Хрупкая и бессильная.

— Но это же нелепо! Скажи, что ты хочешь от меня, и я это сделаю. Мне нельзя шутить. Что еще я делаю не так?

— Ты меня не понимаешь. Когда ты смеешься, смеются все.

— Ты, наверное, сошла с ума. Когда это ты видела, чтобы герцогиня улыбнулась, не говоря уже о смехе? А что до твоего герцога, то у Сконса может быть много достоинств, но только вот чувство юмора к ним не относится.

Джорджиана покачала головой.

— Герцог умеет смеяться. Просто он довольно сдержан. Но когда смеешься ты, я вижу, как меняется его взгляд.

— Чушь, — спокойно возразила Оливия, притворившись, будто она этого сама не заметила.

Джорджиана потянула ее за прядь волос.

— У тебя прекрасный смех, Оливия. Когда я смотрела на маму с папой, мне всегда становилось грустно. Они были так поглощены воспитанием из тебя герцогини, что никогда не смеялись вместе с тобой.

На глазах Оливии выступили слезы.

— Джорджи, никогда не слышала от тебя ничего более приятного.

— В твоем смехе столько радости. Именно по этой причине Сконс очарован тобой.

Оливия ощутила сожаление. Она поднялась на ноги и налила себе чай. Ее руки чуть заметно дрожали.

— Это неправда, Джорджи. Ты не должна говорить таких глупостей. Я хохотала, как гиена, и бедняга, наверное, не слышал собственных слов. — Оливия рассеянно положила в чашку три ложки сахара.

— Мужчин не интересуют грубые шутки, Джорджи.

— Наверное. Но всем видно, что ты ему нравишься.

— Я громкая толстая женщина, обрученная с другим человеком, — спокойно ответила Оливия. — Ты неправильно истолковала его внимание, потому что любишь меня.

— Ты не толстая! Ты как персик, помнишь, я тебе говорила?

— Мне все равно. Ты прекрасна и стройна, а я нет. Но Руперту это безразлично.

Джорджиана собралась было спорить, но Оливия подняла руку.

— Твоя фантазия слишком разыгралась оттого, что герцог пару раз глянул в мою сторону. С этой минуты я буду вести себя невероятно заносчиво и напыщенно, так что аристократический дух за нашим столом ничто не потревожит.

Джорджиана нехотя улыбнулась.

— Наверное, ты права. Бедняга ведь потерял жену и сына и, видимо, забыл, как веселиться, если когда-то и умел. Поэтому он и смотрит на тебя, когда ты смеешься.

Оливия молча кивнула. Какая-то упрямая и глупая частица ее души хотела кричать, что Куин принадлежит только ей. Но это ведь нелепо. Она прекрасно знала, что не может покинуть Руперта. К тому же Куин был единственным шансом ее милой сестры занять подобающее положение в обществе.

— Что ты завтра наденешь на бал?

— Думаю, голубое шелковое платье с кружевами «шантильи».

— Ах вот как! В ход пойдет серьезное оружие, — поддразнила сестру Оливия.

— У меня странное чувство, что мать Сконса хочет устроить этот бал в качестве испытания. Разве не удивительно? Она постоянно допрашивает меня и Алтею, словно сравнивает наши ответы с заранее ею одобренными.

Оливия пожала плечами:

— В таком случае ты победишь. В детстве мы только и делали, что проходили разные испытания.

Джорджиана изогнула бровь:

— Ты, правда, так думаешь? И не пожимай плечами!

— Да.

— Кажется, я тебя понимаю.

— Все, за что нас ругали или хвалили, сводилось к одной цели. Сделать из нас герцогинь.

— Понимаю, почему тебе обидно.

— Правда?

— Потому что ты ни разу не прошла ни одного испытания! — крикнула Джорджиана, разразилась смехом и принялась носиться вокруг дивана, убегая от Оливии, которая бегала за ней, размахивая салфеткой.