— Я иронизировал.

— А, это ты с целью всех подразнить, верно? Этакая противоестественная страсть к американскому. Фуд-корты! Ну конечно-конечно, ты прибегнул к уловке — как бы специально решил подействовать людям на нервы. — Скотт-Райс рассеянно похлопал себя по пиджаку, затем полез в карман брюк. — Просто у тебя такая фирменная штучка, да? Ты не думаешь всерьез…

— Он тебе не напомнил пикник, как в детстве? Или ты в основном дома играл?

— А? Кто он?

— Ну, твой ленч в фуд-корте.

— Мы там не остались, — надменно произнес Скотт-Райс, — мы нашли восхитительный итальянский ресторанчик. С отличным вином.

Он выудил из кармана пачку сигарет, вытряхнул оттуда одну и дважды постучал ее кончиком по скатерти. «Кэмел» без фильтра, измятая посередине.

Это тоже было новым в Скотт-Райсе. В Лондоне, городе курящих, Том никогда не видел его с сигаретой, тогда как сам он не мог ни работать, ни даже разговаривать без надежных и успокаивающих «Бенсон-энд-Хеджес» под рукой. Том бросил курить «ради Финна», по выражению Бет, но все эти годы не мог избавиться от тяги к табаку. Работая в одиночестве, он до сих пор жевал никотиновые пластинки. Том лелеял тайную мечту: если вдруг объявят четырехминутное предупреждение, он выпросит у какого-нибудь прохожего сигарету и, пока не упадет бомба, успеет насладиться несколькими чудными затяжками.

Пластмассовая зажигалка выплюнула язычок пламени, и Скотт-Райс осторожно задымил. Он курил подобно новичку, торопливо затягиваясь. Том подумал: все это, наверное, делается только, чтобы эпатировать американцев: живешь в Риме — живи как грек.

Из-за пелены притягательного сигаретного дыма, теперь столь чуждого Тому и одновременно близкого, как голос умершего друга, сохранившийся на кассете, Скотт-Райс сообщил:

— Мой дядя, было дело, встретил Гая Берджесса [9] , когда приезжал в Москву. Бедный гомо…

— Сэр, простите, в нашем ресторане не курят.

Обслуживавший их официант, совсем еще мальчик, недоросший, казалось, до своей форменной одежды: черной шелковой рубашки и фартука немного мясницкого вида, возник рядом со столиком и доверительно наклонился к уху Скотт-Райса.

— А?

— Я вас прекрасно понимаю, сэр. Ведь я и сам курю.

— Да ну? — Вовсю сияя ярко-синими глазами, Скотт-Райс взглянул на официанта, поднес сигарету к губам и задумчиво пососал ее.

Официант слегка повысил голос:

— Дело в том, сэр, что здесь не место для курения. У нас курить запрещено.

— Ясно. — Скотт-Райс криво улыбнулся, обнажив крупные сероватые зубы. Он внимательно обследовал поверхность стола, потом легонько ткнул сигаретой в свою последнюю устрицу, и на долю секунды та будто ожила. Как только ее коснулся тлеющий кончик, она дернулась и изогнулась, словно от боли.

— Это можно унести, сэр?

Смятая сигарета быстро темнела, впитывая устричный сок.

— А почему бы и нет? Благодарю.

Японский любитель лосося теперь откинулся на стуле, наблюдая англичан как некое развлекательное представление, полагающееся после ужина, а официант с каменным лицом размашисто прошагал на кухню, унося останки растерзанных устриц. Подол его фартука громко шуршал, задевая брюки.

— Ну разве не чудно они разговаривают? — сказал Скотт-Райс. — Иногда общение с американцами напоминает попытку завязать беседу в парке с автоматом, который определяет вес.

Уже в который раз Том испытал облегчение оттого, что на ужин не смогла пойти Бет. К Скотт-Райсу требовалось привыкнуть. Дэвида нужно было распробовать, как портер или йоркширский пудинг, и Том сомневался, поймет ли Бет, в чем тут, собственно, прелесть. И все же он питал слабость к Скотт-Райсу. Том не смог до конца осилить ни одну из книг Дэвида, но любил скотт-райсовские едкие рецензии и его отдел светской хроники в литературном приложении «Таймс», после упразднения которого редактора обвинили в клевете. Еще в конце восьмидесятых Том с удовольствием смотрел телепередачу «Книжное дело», где Скотт-Райс с добродушной миной громил поэтов, издателей, литературных агентов, романистов, газетных критиков, университетские умы и необыкновенно талантливо стравливал людей, например, Джорджа Стайнера с Гором Видалом [10] . Настроенный в те дни весьма воинственно и не желающий под кого бы то ни было подстраиваться, Скотт-Райс был буквально вездесущ и повсюду становился объектом нападок и насмешек. Но одновременно он внушал страх, причем в большей степени, нежели люди соглашались признать. Когда в «Обсервере» появлялась его разгромная статья о какой-нибудь книге, все, как правило, принимали ее к сведению, да так, что потом следовала целая серия похожих рецензий, хотя и не столь жестких.

Впрочем, это было давно, и со времени переезда Тома в США имя Скотт-Райса редко попадалось на глаза. Разве только привлекала внимание вышедшая из-под пера Дэвида непривычно снисходительная рецензия в «Нью-Йоркере», его собственная рубрика в «Лондонском книжном обозрении» да несколько прохладных отзывов, все в британской прессе, о двух написанных им романах (Том купил первый из них), вышедших один за другим в начале девяностых. Итак, очевидно, американцы совсем не знали Скотт-Райса, поэтому Том шел на публичное чтение Дэвида в издательство «Эллиот Бэй», ожидая, что пустых мест там будет больше, чем зрителей. Однако Скотт-Райс собрал полный зал. Как выяснилось, накануне он успел побывать на радиостанции «Фрэш Эйр» и в программе Чарли Роуза [11] . Пришло несколько будущих магистров искусств, студентов Тома — Мэри Эллен Гертлин, Тодд Ливитт, Хильди Блом. Слегка озадаченный Том помахал им через зал.