Федя испытывал странное чувство, вроде какого-то внутреннего головокружения. Он смутно чувствовал некую правду в том, что говорила Лёля, и даже в том, что говорил Белявский про «грязную бабу» и негритянку… но в то же время чувствовал и неправду тоже, неравновесие, кривизну. С того момента, как Лёля сказала, что раздевалась в каком-то баре, у него внутри что-то будто перекосилось — и никак не вставало на место.

— А что, вы знаете… — от души отсмеявшись, Дмитрий Всеволодович даже вытер глаза. — Вы знаете, уважаемые культурологи, всё это оказывается забавно…

Не знаю, как вы, — а я готов продолжать. Интересно, куда это всё может выплыть. «В пробирке», «свечки»… браво.

Но всё же к Швейцарии, — наклонился он к Лёле, — к Швейцарии вы присмотритесь. Вершина Европы. Хайтек. Чистый воздух. Сноуборд, опять же… в любую минуту…

Ну? Движемся дальше?

Не-не-не! Я не пью кофе никогда. Ни-ко-гда. Оно мне неинтересно. Потому что у меня давление. Водички нальёте, потому что могут быть всякие нервы, потрясения… Немножко… хватит.

Нас всего было в семье пять человек. Братьев, сестёр. Я была третьим ребёнком, ни сюда, ни туда. Меня не любили.

Нет. Не любили.

Детство прошло в деревне: гуси-утки, огород, луговина, коровы, свиньи, кукуруза, я ходила с отцом, с матерью, с бабушкой на поле, складывали вот на такие… вы не знаете, что это такое… не знаю, как сказать: дуги такие гнулися, перетягывались верёвкой и — они были широкие, чтобы побольше наложить… в общем, как носилки большие — носили.

Домик был шесть на четыре — кухня и комната. А жили — вот считайте: бабушка, отец, мать, отцова сестра, ещё сестра, обеих сестёр два сына, значит, это двоюродные наши братья, теперь жила с нами бабушкина тётка, а нам уж кто она доводилась, я даже толком не знаю… так. Теперь приезжал тёти-Танин муж — и нас пятеро, правильно? Девять и пять — и вот мы все жили. На кухне была кровать и в комнате кровать, а мы, дети, спали на полу. Матрасов в то время не было, но было чего-то мягкое… а! вот чего: перина была. Держали своих гусей, кур, и набивали большие перины. Стелили на пол. Так было нам удобнее, потому что места надо было много.

Так что вот семья-то большая, а толку…

В шестьдесят седьмом году приехала отцова сестра из города Купинска, говорит маме: «Давай я кого-то из девчонок — Галю или Валю — заберу к себе». Потому что у неё родился сын. Говорит: «Будет у меня ходить в школу — и за ребёнком. Я буду работать (там как-то посменно), и, значит, будет у меня в городе всё-таки жить, не в деревне, и будет лучше».

Я помню, как я хотела поехать. Я очень хотела. Но она сказала: «Нет, Галину я не возьму, она строптивая. А Валя — она поспокойней, я её возьму с собой».

Уехали. Ну, а потом жизнь пошла так, что тётка была очень… ну, в общем, жестокая, жёсткая: любила сама погулять, отдохнуть для себя… А Валя детей двоих ей воспитала. Но домой она побоялась сказать, что ей плохо жилося там: никогда не сказала.

И случился вот такой случай. На краю улицы жила женщина пенсионного возраста. К ней приехала сноха с-под Москвы, отсюда, с Успенского. Приехала и говорит: «Вот, у меня сестра, её сын разошёлся с женой, и мы хотели бы найти хорошую девочку. А то чего, — говорит, — Витька-то наш болтается сюда-туда…» А она ей говорит, эта пожилая женщина: «Так у нас здесь по улице живёт семья — там такая девочка замечательная. Съездили бы посмотрели — понравится, так и забрали бы».

Но мы этого ничего не знали, конечно.

И перед Новым годом эта Валя, сестра, как раз приехала к нам. К родителям на Новый год.

Тридцать первого декабря прибегают к нам с фермы — телефонов в домах же не было: позвонили на ферму, сказали, чтоб Валя срочно вернулася в Купинск. Чего такое, не знаем. Она поехала.

Вышла с поезда — её встречают: «Здрасьте-здрасьте. А мы вот приехали познакомиться с тобой. Вот молодой человек, знакомьтесь — это Витя».

Она: «Я Валя…»

Прям возле поезда, прям у перрона!

Пришли домой, стол накрытый стоит. Ну, и Витькина мать или тётка ей говорит: «Нам сказали, что ты хорошая девочка, и не хочешь ли ты выйти замуж?»

Да, вот так, в первый вечер!

Она говорит: «Как так вы приехали „замуж“, я ничего не знаю, и не имею я никакого понятия…»

Они: «Мы приехали за тобой».

Она говорит: «Ну, вы приехали, хорошо, но у меня, во-первых, есть родители, и тётка есть, у которой я живу и детей воспитываю…»

А мы-то в деревне у себя сидим ничего не знаем. Второго января — я помню как сейчас: вытащили банки трёхлитровые — мыть банки, чтобы к лету готовиться, консервацию делать: огурцы, помидоры… Такая гора банок, вдруг дверь открывается — женщина во-от с такыми г’рудями и с песцами на плечах… У нас глаза на лоб. И ещё тётенька зашла — во-от такая тоже: