В ноябре спать ложатся с ножом. В ноябре ночью пьют в гаражах.

Но даже осень — присказка. Настоящая ночь наступает зимой. Настоящая тьма. Когда круглые сутки не «между собакой и волком» — а между волком и волком. Вот это — Россия… А по-настоящему — даже и не Россия, а Чудь и М окошь.

Летом — лес, сырая земля месяца два-три — три с половиной… А всё остальное — зима, ночь, холод и лёд, между волком и волком…

Над какой там империей солнце не заходило?..

А у нас — восемь месяцев не восходит. Даром, думаешь, самая незаселённая территория? Думаешь, рулят Москва и Питер — а остальное так себе, приложение? Чёрта с два!

Рулит Чудь. Территория тьмы.

Вы всё плачетесь, что людям плохо живётся. А как им житься, если эта страна — не людская, она устроена не для людей. Это страна — для пустоты, для метели.

Всё пригнано плохо одно к другому, везде дует, всё дребезжит — почему? Почему везде щели? всё тонко и рвётся?

Даже в городе — почему на каждом углу подворотни и тёмные закоулки? Всё криво, всё через зад, все воруют и пьют в гаражах. И вообще, пьют — почему?

Этот ваш «цинк», «радость», «смысл» — это всё ерунда.

Нет ни радости, и нет смысла. Пьют, чтобы на трезвую не ходить через ночь. Лучше сразу в беспамятство. Лучше пусть принесут с разбитой башкой. Провалиться под лёд.

В гаражах — это чтобы закрыться, приникнуть поближе к тьме и к земле. Тут не радость… Ха, «радость»!

Какая радость для шамана есть грибы? Его рвёт с них. И смысла шаман не ищет. По крайней мере, он знает, что нет слов есного смысла. Есть тьма, и шаман в неё ходит.

Когда русские пьют — они все шаманы. Это др евнее-др евнее, в тысячу раз древнее вашего христианства.

Даже если живут теперь не в деревне, а в Бибиреве, в панельной многоэтажке… Войдите в любую квартиру — не в центре, «дизайнерскую» с искусственными людьми, а в любом Мончегорске… да или даже в Москве — только подальше, в Печатниках, в Марьине, на Капотне — откройте полупустой шкаф с тряпьём, на кухню пройдите, чтобы клеёночка липкая, чтобы в линолеуме дыра, и за дверью бачок течёт ржавой струйкой — чт о, вы думаете, это? бедность?

Нет. Это калиточки, это тропиночки и закоулочки в ночь. В ночь кривая дорожка — короткая, а удобный пролаз — это щель. Мы мордва. Мы всегда возвращаемся в ночь. Ночь ледяная и чёрная, но зато нет надежды. Ночь всегда та же самая, одна и та же — а свет ненадёжен и слаб. Если теплится огонёчек — значит, чужие люди придут, будут сидеть за столом, говорить: «Ты хорошая девочка, мы приехали за тобой…» А ты должна руки вот так положить и сидеть. И кричи не кричи — кругом ночь…

— По описанию, — хрипловато, с усилием засмеялся Федя, — по описанию — какой-то ад?

— Нет. В аду жарко, кучно. А здесь — то, что было раньше, чем ад. Здесь — та ночь, которая была сначала…

— С начала, — вежливо поправил Фёдор, — было, как известно, Слово.

— Сначала была ночь, — повторила Анна с нажимом. И, вероятно, приняв Федино молчание за согласие, кивнула сама себе и повторила значительно: — Да. Сначала была — ночь…

Ночью кто-то стучится в окошко.

Мать просыпается: «Это кто?»

«Мам! — говорит. — Да это же я, твой сын Николай».

Она говорит: «Да ты что, он у меня три года уж как погиб!» И дверь не открывает — вот как сейчас помню…

А дед какой-то был нищий ночевал. Говорит: «Да не бойся — давай, открывай, я с топором за дверью тама…»

Открыли — а это брат! Представляете, три года ни письма, ничего: мать три года его за упокой поминала…

А он, оказывается, в Польше был, попал в плен… как-то там всё это было сложно… ( шёпотом) Он во власовских войсках был, по-моему…

Он никогда о себе не рассказывал.

А знаете, за что его посадили-то?

Война кончилася, и пригнали к нам дизеля… ну эти самые… трактора, трактора! А он в присутствии своего родственника сказал: «А на дизелях-то — с американских танков гусеницы содранные…» Вот за эти слова его взяли.

Я помню, пошли мы в Рязань со снохой. Мать дала нам бутылку молока, буханку чёрного хлеба и сколько-то яиц. Я босяком, все ноги потёрла… что мне там? десять лет.