– Говорит, но не показывает Макс, – раздалось в трубке. – А меня тут две тётеньки ограбили, – растерянно проговорил в ответ Па-ма вместо приветствия.3. ПИВО – РЫБА. (…когда солнце было ещё не проклято, и о ненужных вещах никто не думал)В ту субботу я проснулся довольно-таки рано: стрелки будильника показывали 10:45. Найдутся такие, кто, кри-вясь, презрительно фыркнут: тоже мне, 10:45 ему довольно-таки рано. Пусть они хоть до конца дней своих остаются кривыми и фыркают до гробовой доски. Если тебе с утра не надо, проклиная всё на свете, бежать на работу или по какой другой, обычно не менее неприятной нужде срочно идти куда-то, то вставать с постели раньше двенадцати – преступление. Причём – самое абсурдное. Потому что это – преступление перед самим собой. Но в каком преступле-нии не найдётся смягчающих обстоятельств? Вот и у меня одно, но чрезвычайно смягчающее, способное вызвать глубочайшее понимание и даже слёзы искреннего состра-дания у самых суровых судей, нашлось. Вчера была пятни-ца! И, если ты не уроженец знойного Алжира, не жующий поп-корн с кока-колой американец, не мудрый индус, швыряющий в воды Ганга кости с обгоревшими кусками плоти своего бедного родственника, кои не смог поглотить скудный погребальный костёр, не смотришь на восходя-щее солнце через узкую щёлочку глаз, а ты – балалайка-матрёшка-валенки, то тоже способен понять меня. Да, вчера была пятница.Верблюд, этот горбатый корабль пустыни, этот флаг-ман песков, способный без единой капли воды выносить долгие переходы под палящим солнцем, ощути это сверх-животное хоть на одно мгновение ту жажду, которую испы-тывал в то утро я, оно тут же пало бы наземь, чтобы околеть в страшных муках. Пить! Как же мне хотелось пить. В ушах грохотали сотни водопадов, я буквально чувствовал прохладу бурля-щей воды.Пятница – день ИКС, восемнадцать часов – время “Ч”. Время, когда вся страна, как один, встаёт на беспо-щадную борьбу с “зелёным змием”. Кто кого одолеет. И это – после тяжёлой трудовой недели, когда силы на исходе, когда человек вымотан донельзя. Казалось бы, сиди дома, смотри телевизор, кушай булочки с чаем – отдыхай, одним словом. Но нет! Мы не из тех, кто будет отсиживаться по уютным углам, когда в мире ещё столько спиртного. Конечно, и у нас есть такие, типа “моя хата с краю”, счи-тающие, что и без них как-нибудь обойдётся. Что ж, и обой-дётся. Но пусть им будет стыдно смотреть наутро в мои при-пухшие глаза. Ведь я не отсиживался, трясясь за своё здоровье. Я пил за ваше! Я, как истинный патриот, не мог оставаться в стороне. Всё как в песне: судьба народа – моя судьба. Людей под неистовым натиском алкоголя шатало и валило с ног. Ха! Русские не сдаются – это не пустые слова. Многие находили в себе силы, чтоб уже и в лежачем поло-жении прикончить ещё хоть одну рюмку водки или бутыл-ку пива, после попадая в чёрную дыру беспамятства. Но те, кто ещё мог держаться на ногах, те, кто ещё мог поднять стакан, с удвоенной силой продолжали священную борьбу, мстя за павших товарищей. Утром я проснулся хоть и сильно помятым, но с чув-ством выполненного на данном этапе времени долга. “Зе-лёный змий” был побит мною и пленён. Мы выпили прак-тически всё, а, уходя от Иннокентия, в качестве трофея я захватил, пусть и будучи порядком уставшим, бутылку пива. “Балтика” девятка мирно стояла в холодильнике. А что в этом сером мире может быть прекраснее, чем дожидающаяся тебя субботним утром бутылочка прохладного пива. Встав с постели, я побрёл к холодильнику. И, пока ковылял до него, меня терзала ужасная мысль: что, если я ночью пришёл домой и выпил пиво?! Нет! Прочь чёрные думы! Не мог я, вчерашний, посту-пить так подло с собой сегодняшним – разбитым и, несмо-тря на выполненный долг, глубоко несчастным человеком.Я открыл холодильник… О! Какое облегчение! Мир – ты не так ужасен и несправедлив, как кажется порой. Чуть запотевшая от холода, в золотой короне фольги, столь желанная и столь дорогая сердцу моему, стояла она – девятка.Какое-то время я зачарованно смотрел на нее, не ре-шаясь прикоснуться к бутылке, словно это был мираж: протяни руку, и он исчезнет. Но наконец я взял пиво, мои пальцы и ладонь ощутили приятный холод стекла. При-ложив бутылку к разгорячённому лбу, даже удивился: по-чему не слышно шипения остывающей боли. Затем, про-ведя шершавым языком по иссохшемуся нёбу, решительно раздирая золотистую фольгу, откупорил крышку и выпил разом с четверть бутылки. Это были сладостные мгновения, когда всё твоё есте-ство, подобно пивным пузырькам, устремляется со дна чёрной бездны апатии и неясных страхов ввысь – к ярким краскам праздника жизни. Облегчённо выдохнув, поставил драгоценный напи-ток на стол и пошёл одеваться. Времени это много не за-няло – я был стремителен. Вернувшись, проглотил ещё с четверть бутылки. После достал из пачки “LM” предпо-следнюю сигарету и, закурив, почувствовал – нирвана, как истина, где-то рядом. Появилось здоровое желание что-то съесть. Но сначала нужно было прикинуть, чем я распола-гаю, а чем нет. С этим и пошёл умываться. Итак: имеется кофе, сахар отсутствует, есть немного хлеба, который за-сох до такой степени, что им можно прошибить стену. Ещё есть картошка, но готовить её теперь меня не способно заставить ничто. Вернувшись к пиву, я сделал вывод: ходить в гости по утрам – чрезвычайно мудро. Прикончив бутылку до конца, я пошёл на операцию под кодовым названием “А вот и Я!”. Улица встретила меня холодным ветром, который, срывая с высоких сугробов снежную крошку, швырял её мне в лицо. Было больно от хлёстких ледяных пощёчин. Я шёл против ветра (да у нас куда не пойди – всё против него) наклонив голову вниз и периодически прикрывая глаза ру-ками, полностью сосредоточившись на дороге, не обращая ни на кого внимания.Когда я, продрогший до мозга костей, отметил про себя, что цель нелёгкого перехода близка, и остался бук-вально последний рывок, меня неожиданно окликнули.- Макс! Я оглянулся на голос, прорывающийся сквозь шквал ветра. Это оказался Иннокентий. Кстати, почему его все так зовут – никто не знает. Имя его в миру даже приблизи-тельно не было созвучно Иннокентию. Без шапки и шар-фа, одетый в “косуху”, он стоял, не обращая внимания на разбуянившуюся погоду. Его длинные волосы, стянутые на затылке в хвостик, не были заснежены, как шапки у обыч-ных людей. А лицо его озаряла такая счастливая улыбка, что прохожие, увидев её, шарахались в стороны, потуже затягивая капюшоны, пряча шеи в меховые воротники да поправляя тёплые шарфы. А причина радости, которую не могли омрачить ни снег, ни ветер, была у него в руках: два пакета (ручки грозились вот-вот порваться), набитых по большей мере бутылками. Тут лучистая улыбка озарила и моё измученное лицо. Даже не заметил, как очутился возле Иннокентия.- Такие люди, и без охраны! – воскликнул он, пре-красно зная – я терпеть не могу этого выражения.Ну, да ничего, я в долгу не остался, запричитав: – Сколько лет, сколько зим! И, обняв его, как родного брата, принялся хлопать ему по спине ладонями. Но Иннокентий зашипел, что пакеты могут порваться, и я вмиг стал серьёзен. Ну, прям как атомная бомба (или кто скажет, что атомная бомба – это не серьёзно?). Наиосторожнейшим образом я взял один из пакетов и прижал к груди обеими руками, как какое-то священное сокровище своего дикого племени.- Идём к Па-ме, закончим… – Иннокентий вдруг осёкся, зажмурился и, фыркнув, замотал головой, отма-хиваясь от своих слов, как от вредных мух. Затем, быстро сплюнув три раза через левое плечо, поправил себя: – Про-должим начатое вчера.Па-ма… Почему Иннокентия зовут Иннокентием – этого никто не знал, у меня было всё совершенно очевид-но: Макс – от имени Максим, а вот Па-ма – это как теле-передача: нам, знающим его с детства – очевидно, а для человека стороннего звучит невероятно. На самом же деле всё просто. В далёком, безоблачном детстве у нашего дру-га было более земное имя. Настолько земное, что скорее можно сказать – приземлённое… Да что уж там – конечно, приземлённое! И приземлённое до того, что и произнести не решусь. Ну, так вот: какими бы мы тогда важными, детскими делами не занимались – раскатывали зимой до зеркаль-ного блеска часть дороги, идущей под гору во дворе, или же поливали друг друга из брызгалок водой, смешанной со средством для мытья полов летом, наш друг, завидев роди-телей, побросав всё, радостный бежал к ним и кричал, как дурачок, отцу: – Па! Можно я сегодня попозже домой приду?И матери: – Ма! Я пятёрку по пению получил! Так было в детстве, так продолжается до сих пор. Пусть он уже вырос и живёт отдельно, пусть всё выражается те-перь не так бурно и трогательно, но всё же Па-ма остался Па-мой: – Па, гаишники озверели. Ма, бабок подгони до по-лучки.

Вот к этому-то Па-ме и звал меня Иннокентий. Они жили недалеко друг от друга, а магазин, у которого мы встретились, находился как раз посередине между ними. Вот почему у Иннокентия не была заснежена голова: просто-напросто не успела.- Идём, – сказал я и поинтересовался, – потому, что вчера мы, в большом человеческом количестве, сидели у него: – Как разошлись то? – Да так… – Иннокентий пожал на ходу плечами. – Я плохо помню, как ты вчера уходил, и после улучшений в памяти не было. С утра проснулся злой – в квартире, как в свинарнике, всё позагадили и водки не оставили. Всех по-выгонял нахрен… Вчера только вы с Па-мой ушли. Ну, так вот: остался я один и стал прикидывать: куда бы подать-ся – дома-то жуть! Вспомнил, что у Па-мы деньги должны быть, вот и пошёл поддержать друга в тяжёлую минуту по-хмелья. Прихожу к нему около одиннадцати, а у него там девка какая-то: сидят вдвоём, да пивко попивают.- Что за девка-то? – поинтересовался я- Вот, блин! Говорю, пиво попивают, а он – девка, девка, – обозлился Иннокентий. – Понятия не имею, что за девка! По ходу та, что он говорил: педуху закан-чивает. Если это так, то она в школе на следующий год меж восьмиклассниц затеряется. Зато вот про пиво точ-ное понятие имею – “Мельник” был, который “старый”. Но – мало. Выпили его как-то враз. Затосковал я, запе-чалился, а Па-ма, – пусть небо над ним всегда будет чи-стым, мне и говорит: не кручинься мол, есть ещё порох в пороховницах и ягоды на месте. Полез он в карманы свои глубокие… и вот я перед тобой, с разными всякостями в пакетах. Так, ведя непринуждённую беседу, морща лица в жут-кие гримасы под обмораживающими порывами завываю-щего ветра, словно желая напугать своим видом разгуляв-шуюся стихию, мы добрались до нужного нам дома. И он был прекрасен! В нём скрывалась та неуловимая красота северной глубинки, которую никогда не понять человеку, прожившему всю свою жизнь на юге и бывавшему за пре-делами Полярного круга разве что с телепередачей “Вокруг света”. Но от нашего взора эта скромная красота ускольз-нуть не могла. Дом был прекрасен, как прекрасна карлико-вая берёзка в полярную ночь или как ягель, покрывающий ковром неопределённого цвета древнюю тундру. Мы радо-вались, увидев дом, как могут радоваться дети: искренне – всей душой. А он! Из серого кирпича, с обшарпанными сте-нами, гордо стоял, подпирая такой же серый, как и он сам, небосвод всеми своими пятью этажами. Нас дом встретил как старых добрых друзей после долгой разлуки, салютуя хлопками всех подъездных дверей, задуваемых сквозня-ками. Мы заскочили в третью – всё позади: холод, снег в лицо. Впереди: пиво, рыба и сплошное наслаждение.”Дз-з-з-инь!” Ох, до чего же противный звонок у Па-мы. Лучше уж барабанить в дверь, чем слышать этот мерзкий “дз-з-з-инь”, проникающий в мозг и, должно быть, постепенно разрушающий мозжечок. – Ты не знаешь, как у Па-мы обстоят дела с мозжеч-ком? – спросил я Иннокентия.Тот удивлённо посмотрел на меня, затем, покосив-шись на битком набитый пакет, который он прижимал к груди, сказал: – А на что приобретено, по-твоему, всё это? Я только что заложил его в магазине.- Как же он теперь, без мозжечка-то? – Ф-ф, – фыркнул Иннокентий, закатив глаза и про-должая удивляться моей наивности. – А как полгорода во-обще без мозгу живут? – Полгорода… – проговорил я. – Слушай! Теперь, когда будем выкупать мозжечок обратно, главное его ни с чьим другим не перепутать, а то прикинь, достанется от Коли-партизана.- Не-е, не перепутаешь! У Коли там сухарик ржаной.

Дверь нам открывать не спешили. – С тётенькой, что-ли, чудит? – проговорил Инно-кентий. – Ага, показывает, как он пальцами на ногах фиги крутить умеет. Так как руки мои были заняты ценнейшим грузом, я не решился рисковать и звонить, держа его одной рукой. В нетерпении слегка стукнул ногой в дверь и проголосил: – Эй, на барже! – после чего послышались приближа-ющиеся шаги. Наконец, дверь распахнулась, и перед нами возник Па-ма в расстёгнутой рубахе. Он сходу накинулся на Иннокентия: – Тебя только за смертью посылать! Ты чё! На пивза-вод ездил? Или вы вдвоём, наслаждаясь погодой, решили малость погулять? Мы переглянулись. – Погода… – проговорил я.- Мозжечок! – кивнул мне головой Иннокентий. А, зайдя в коридор, мы забушевали.- Прощелыга! Ты хоть в окно сегодня глядел? Там трактора сдувает. Мы собственными глазами видели, как кошка звуковой барьер преодолела. Летит себе по ветру, вдруг – шквал. И только её “мяу” тут, а сама – уже в Кандалакше. А ты здесь окопался, крыса тыловая. Встать! Па-ма, который и не думал садиться, преспокойно за-брал пакет из моих рук и, не обращая на нас никакого вни-мания, потащил его на кухню. – Трепещи, прахоподобный! Щас мы тебе хвост от-рубим! Но наши возгласы тонули в его безразличии. Мы услышали позвякивание бутылок из разгребаемого на кухне па-кета. Тогда, умолкнув и раздевшись, мы направились со второй поклажей за ним. В этот момент раскрылась дверь в комнату и нам навстречу вышла та самая тётенька. Миниатюрная, одетая в чёрную водолазку и джин-сы, плотно обтягивающие то, что им и положено плотно обтягивать. Сама – коротко стриженая блондинка с боль-шими, голубыми, доверчивыми глазами, коими и хлопала неустанно. Обладательницы таких глаз верят в Дедов Мо-розов. И уж совершенно точно – в сказочных принцев и группу “Иванушки”. Переживают за судьбы героев моло-дёжных сериалов, ложатся спать вместе со своей любимой куклой Барби и никогда в жизни, – даже страшно поду-мать, не пробовали курить, не говоря уже об употреблении алкоголя. – Здравствуй… – у меня чуть не вырвалось – “деточ-ка”. Вот так учительница!- Здравствуй! – прохрипела она неожиданно бруталь-ным голосом и улыбнулась.Я даже в сторону отпрянул, до смерти перепугавшись. Ох-х-х, “деточка”, нужно бережней относиться к людям с похмелья! Улыбка её несколько поблекла, став какой-то неуве-ренной.- Я немного простудилась, – оправдываясь, хрипло проговорила она.Поздно. Кукла Барби, сказочный принц и Дед Мороз уже полетели к чёртовой матери, чтобы никогда уже оттуда не вернуться. Я посмотрел на выпирающие из-под наспех оде-той и плохо заправленной водолазки соски, на плотно обтя-гивающие то, что им и положено обтягивать джинсы, и вер-нулся в реальный мир, где существуют пиво, рыба и кореша. Иннокентий уже отнёс свой пакет и успел присосать-ся к только что открытой бутылке.- Поспешим, нельзя терять ни секунды, пиво в опас-ности, – быстро проговорил я и ринулся на кухню. На столе уже было всё необходимое: пару пачек “L&M” и пепельница, два нарезанных, жирных и икристых ерша (когда только успели!), чайные кружки и четыре открытых, но пока ещё полных, за исключением Иннокентьевой, буты-лок “Невского”. Остальные двенадцать нашли своё, весьма временное, пристанище в холодильнике.

Па-ма познакомил нас со своей охрипшей подругой, которая действительно, училась в педухе, а звали её… То ли Лиза, то ли Оля… какая разница, я никогда не запоминаю имён! Вот, если б фамилию, то конечно. Допустим: зна-комьтесь, это моя подруга Цетхен… Ну, да ладно! В общем, буду звать её Лизой. Мы вчетвером уселись за кухонным столом. Ну, что ж, пиво разлито – выпили. Я так – полкружки. Затем принялся за рыбу и все последовали моему примеру. Ели-грызли с ве-личайшим наслаждением, Иннокентий даже, время от вре-мени, в приливе наслаждения, закатывал глаза к потолку и блаженно посапывал. Когда мы выпили по первой бутылке и вытерли руки после жирной рыбы, начался ритуал курения. Лиза в нём всё же участия не приняла. Неужели не курит? Стали болтать о том, о сём, не придерживаясь конкретной темы, как зачастую и бывает. Начали с пареной репы, а закончили, точнее, плавно вышли, к никатинами-дадениндинуклеотидфосфату. Как так? Легко. Заговорили между собой о вчерашнем. Лиза, заскучав, стала рассматривать плиту. Па-ма, заметив это, сказал ей: – Кончай плиту гипнотизировать. А то ещё внушишь ей, что она – холодильник, как потом еду готовить? – А какую еду ты любишь готовить? – поинтересова-лась Лиза.- Ну, обычно репу парю, – сознался Па-ма.- Вот! – воскликнул я. – Всё встало на свои места. А то думаю: откуда в коридоре у него лосиные рога. – Рога? – не поняла Лиза. – Причём тут рога? – Ну, конечно, – решил я объяснить теперь уже оче-видное для меня. – Репа у лося с рогами, в духовку не вле-зала, вот Па-ма их и спилил. Ловкач: и репу запарил и ве-шалку смастерил.- А куда дел тушку? – заинтересовался Иннокентий. – У лосей должны быть приличные тушки. – Конечно, должны быть приличные, – вздохнул Па-ма. – А мне попалась хамская. Я её выгнал.

– Это в такую-то погоду? – удивился Иннокентий.- А чё ему сделается, обезбашенному, – справедливо рассудил Па-ма.Мне показалось, что Лиза уже сожалеет о том, что не-осторожно задала этот вопрос. Она же задала следующий. И девушка поторопилась задать следующий. Безобидный.- Что за “L&M” вы курите? – Да уж понятно, не голландский табак, – сказал я. – Гаражка какая-то…- Это потому, что в гараже выращивают? – опять спросила Лиза- Да, – ответил Иннокентий. – В одном выращивают, в другом забивают. – Причём, в каждую сигарету отвешивают ровно по два процента алкалоида! – Блеснул я познаниями.- Ох, ты, слово-то он какое сложное знает! – сказал Па-ма голосом удивлённого и вдруг возгордившегося за своего туповатого сына отца. А затем мечтательно прого-ворил, словно пробуя слово на вкус: – Ал-ка-а-лоид. – Нравится? – довольно спросил я. – Есть покруче – никотинамидадениндинуклеотидфосфат. – Да-а, ребята, – задумчиво проговорила Лиза хриплым голосом. – А о чём вы разговариваете, когда курнёте? “Курнёте?! – подумал я. – Вот так Барби…. Врет, поди, что простудилась!”- Ха, – усмехнулся Па-ма, пожав плечами. – А всё о том же, ничего не меняется. После молча встал и вышел из кухни. Сигареты мы докурили, и я решил достать из холодильника ещё по бу-тылочке.- Не спеши открывать, – сказал мне Иннокентий, ког-да я поставил их на стол. Я вопросительно приподнял бровь.- Не спеши, – повторил он.И тут на кухню вернулся Па-ма, сияющий, как солныш-ко. Перед собой он держал чрезмерно длинную папиросу. – Па-ма! Ты – мой герой! – радостно воскликнул Иннокентий. А ведь он знал или, по крайней мере, догадывал-ся. Недаром тормознул меня с пивом.- Знаешь, чем старика потешить, – сказал я степенно. – Чего это? – удивлённо спросила Лиза, когда Па-ма оказался возле неё, подойдя к своему месту. “Что за дела, деточка? – думал я – То ты произносишь вслух этот страшный глагол “курнёте”, то спрашиваешь, что это”.- Ты же хотела узнать, о чём мы разговариваем, – при-саживаясь, сказал Па-ма, – время от времени. Затем, взяв со стола зажигалку, он, таинственно улыб-нувшись, предупредил: – Затыкайте уши, взрываю. Лиза забегала глазками по кухне, словно ища место для укрытия. Па-ма чиркнул колёсиком по кремню, высекая искру, от которой должно возгореться пламя. Но пламени не воз-никло. В зажигалке закончился газ.Иннокентий похлопал себя по карману брюк и по-жал плечами, давая понять, что помочь ему нечем. Я встал и пошёл в коридор к своей куртке, но, обшарив карманы, понял, что оставил зажигалку дома. Вернувшись на кухню, я повторил немую жестикуляцию Иннокентия. После чего мы втроём дружно покосились на Лизу и, всё поняв, так же дружно перевели свои взгляды на плиту. Па-ма взял сигаре-ту и включил самую маленькую конфорку, а нам сообщил: – Она шпарит лучше. – Да ладно. И что ты, так и будешь стоять? – обратился я к нему. – Давай пивка попьём, пока раскочегаривается. – Я разве говорил, что моя плита кочегарит? – возму-тился Па-ма. – Она шпарит! – И… – подтолкнул я его к продолжению. – И мы будем, соответственно, ждать, когда она рас-шпарится. – Па-ма положил сигарету с папиросой на со-седнюю, не включенную конфорку. – Наливай!- Видал, что творится? – сказал я вполголоса Иннокентию. – Я свой ни за что не заложу! – Вообще-то, он отвечает за равновесие и координа-цию, – уточнил функцию мозжечка Иннокентий. – Видать, у кого как… – покосился я на севшего за стол Па-му.- Чё вы несёте? – спросил тот и принялся сам откры-вать пиво.- А чё ни попадя, – ответил я.- Да! – кивнул головой Иннокентий. – Как увидим какое-нибудь нипопадя, так хвать его и давай носить. Я взял свою кружку с пивом и глянул на Лизу: похоже, ей несколько не по себе, погоди еще… сейчас плита рас-шпарится! Па-ма отпил с полкружки и с наслаждением выдо-хнул: – А-а-а. И кивнул в сторону плиты: – Это ко мне с утра, часов в девять, дядя Фёдор после вахты зашёл. Дядя Фёдор – это двадцатитрёхлетний сосед Па-мы, а зовут его так потому, что у него есть дома кот – Матро-скин. – Пришёл, значит, разбудил меня, – продолжал Па-ма. – С пакетом чёрным. Вижу – там контуры вроде как трёхлитровой банки обозначаются и ещё позвякивает чего-то. Ну, я возрадовался этому позвякиванию после вчерашнего-то. Гнев на милость сменив, говорю: “Прохо-ди”. Он достал из пакета две бутылки пива, вручил мне, а сам из куртки извлёк свой портсигар, он у него как шка-тулка большой. Ну, да и папиросы в нём не маленькие хра-нятся… А после вахты у него их ещё две штуки осталось. В общем, курнули, пиво выпили, поболтали немного и он домой засобирался. Ну, я ему и говорю, глядя на его портсигар-шкатулку, что лежит на моём столе и так вели-колепно на нём смотрится: – Тебе хорошенько выспаться надо после дежурства, так может, сделаешь мне подгончик? Я-то уже выспался. Он, поняв о чём речь, согласился, но с одним непре-менным условием, что я впридачу возьму у него золотую рыбку. – Надеюсь, ты её уже засолил? – усмехнулся Инно-кентий.- Нет, она, как и была – в трёхлитровой банке, – от-ветил Па-ма.- Он чё, с вахты с рыбкой пришёл? – спросил я. – Да, он ведь моряк, – сказал Па-ма, встав и напра-вившись к плите. – На доке электриком работает. Говорит: утром на поддёв поймал. – А ты куда её дел? – спросила Лиза у Па-мы, кото-рый, чуть размяв кончик сигареты, ткнул его в расшпарен-ную конфорку. – Под кровать, что ли, спрятал? – А куда ж ещё спрячешь в однокомнатной кварти-ре золотую рыбку? – сказал Па-ма и раскурил сигарету. Затем, уже от неё, папиросу. Вернувшись на своё место, он отправил сигарету в пепельницу, а папиросу передал Лизе. Она, потупив глазки, протянула ручонку и… О, женщины, вам имя – вероломство. Такой затяжки я ещё не видывал. Если бы она так воздухом дышала, в квартире давно закончился бы кислород, а окна вовнутрь прогну-лись. Разум отказывался верить в то, что происходило на моих глазах. Уголёк рос, превращаясь в уголь, пожираю-щий потрескивающую папиросу. Я уже начал подумывать о том, что нам ничего не достанется, когда “деточка” то ли, наконец, насытившись, то ли смилостившись, дозво-лила и мне немного поучаствовать в процессе, начатом Па-мой.- Сразу видно – человек некурящий, – сказал, по-ражённый Лизиными возможностями, Иннокентий. А я, вытянув руку через стол, выхватил из хищных пальчиков папироску и что есть силы затянулся сам. Но их у меня ока-залось куда меньше, чем у “деточки”.- Курить надо бросать! – сказал мне Иннокентий, глянув на “L&M”, лежащий на столе, когда я слегка под-кашлянул. В следующий раз мне вернулся лишь жалкий уго-лёк на гильзе, а Иннокентию и вовсе – привкус жжёной бумаги. Но наши покрасневшие глаза уже дарили друг другу улыбки в наполнившейся сладковатым дымом кухне.- И чё? – чему-то радуясь, задал вопрос Иннокентий, слегка раскачиваясь на табуретке взад-вперёд и глядя пря-мо перед собой – в стену.- Чё? – встрепенулся Па-ма.Даже я не понял Иннокентия, поэтому меня вдвойне поразило то, что разъяснения дала Лиза. – Он спрашивает: чё рыбка? – Ах, рыбка… – Па-ма хлопнул себя по ноге. – Золо-тая, в банке, как полагается. – Зови её сюда, познакомимся, – сказал я, перепол-няемый положительными эмоциями.- С рыбкой? – хохотнул Па-ма. – Всех остальных я уже знаю! – обвёл я счастливыми глазами присутствующих.- Действительно! – поддержал меня Иннокентий. – На крайняк, как старуха из сказки, при своём останемся. Зови. – Рыбка-а-а… – простонал Па-ма.- Так сиделку зовут, чтоб “утку” сменила, – сказал Иннокентий.- Сиделка, рыбка, исполни желание, смени утку, ин-дюшку. Сделай уже что-нибудь! – захохотал Па-ма.- То стонет, то хохочет, – озабоченно проговорил Ин-нокентий. – Неси рыбку, будем просить её, чтоб вернула то, что мы заложили.- Чего заложили? – не понял Па-ма.- Ты сейчас не поймёшь, но поверь, о тебе беспоко-юсь! – был ему ответ.- Ну, раз обо мне… – с этими словами Па-ма встал и удалился в комнату.Вскорости вернулся и водрузил в середину стола трёхлитровую банку, наполненную водой. Там действи-тельно была рыбка, только вот новый домик был для нее тесноват. – Чё-то она какая-то вялая, – заметил я.- Говорю же – завялить! – советовал Иннокентий.- А ты уверен, что рыбка золотая? – спросила у Па-мы Лиза.- Предлагаешь её надпилить? – хохотнул он.- Я к тому, что, по-моему, это – бычок, – сказала она.- И что? – невозмутимо согласился Па-ма. – Порода у неё такая. Вон, у Емели вообще – щука была, а чего вы-творяла. Если дядя Фёдор сказал – золотая, значит – золо-тая. Он моряк, он рыбак – ему виднее. – Ну, тогда загадывай желание, – сказала Лиза, сдаваясь.- А мне ничего не надо! – развёл руками Па-ма.- Я, вот, сегодня хочу напиться, – сказал Иннокентий и принялся разливать всем пиво.- Великая новость, – усмехнулся я. – Кто ж не хочет? – А я вот хочу как никогда – в усмерть, – развил мысль Иннокентий.- Тоже мне, редкое событие, – заметил я. – Вот Па-ма нам денежку займёт до получки – и все дела. Па-ма делал вид, что ничего не слышит. Разведя руки чуть в стороны, он держал в одной кружку, в другой – тлею-щую сигарету, и присматривался к рыбке. – А ведь действительно, бычок, – сказал он наконец. – Бычок в трёхлитровой банке – это не эстетично. Вооб-ще, как у бычка, у него три варианта: быть действительно засоленным, второй – быть выкинутым и, наконец, третий – быть докуренным.Па-ма завертел головой: – Его кто-нибудь докуривать будет?- Его, разве что, через кальян… – сказал я.- Кальяна нет! – развёл руками, не выпуская пива и сигареты, Па-ма.- Бычков ещё можно выводить попастись! – нашла вдруг четвёртый вариант Лиза.- Ну, и пускай себе попасётся, в уголке, – сказал Па-ма и, допив пиво, взял банку да поставил под раковину, к пустым бутылкам. Продолжили пить пиво и болтать ни о чём. Я, вспом-нив увиденное по телику, сказал: – А смотрел кто в “криминальных новостях” про до-брую старушку? – А разве такие бывают? – удивился Иннокентий. – Ну-ка, давай-давай, расскажи.- В Мурманске, в одном дворе, поскользнулась баб-ка, – начал пересказывать я увиденное по телевизору. – Шла выносить мусор, в большом таком пакете, а тут – гололёд. Упала, да так неловко, что ногу сломала, встать не может. И представьте: чего только не бывает! Казалось бы, как в сказке – на счастье бабульки, у соседнего подъ-езда “скорая помощь” стоит. Врачи как раз из подъезда выходили, на вызове у кого-то были. Видят – старушка упала; они, естественно, к ней. Суетятся вокруг бабуш-ки: типа, как дела, да где болит? А одному белому брату она, вроде как, и не интересна вовсе. Таращится он на мусор, который та выносила и при падении, рефлекторно размахивая руками, совершенно случайно отшвырнула в сторону. – П-п-пр! – попытался сдержать смех Па-ма. – Реф-флекторно, – выговорил он и заржал по-настоящему. Секунды две Иннокентий смотрел на него серьёзно, после чего тоже захохотал, согнувшись и чуть ли не стук-нувшись лбом об стол. К ним присоединилась Лиза, смех её был неестественно тонок по сравнению с голосом. Ка-жется, именно поэтому меня начало распирать изнутри и я, взорвавшись хохотом, привнёс гармонии в нашу смеш-ливую кампанию. Мой рассказ прервался минут на десять-пятнадцать. Всякий раз, когда кто-нибудь, вроде бы успокоившись, спрашивал меня, типа: – Ну, так что там, в мусоре-то было, который старуш-ка… реф-ф-ф-ле-е-е… И старая картина повторялась. Мои друзья вновь на-чинали смеяться до слёз и я, естественно, вместе с ними. Всё-таки нам удалось кое-как совладать с хохотунчи-ком, и тогда я продолжил: – Короче, увидел один из врачей, что из пакета, ко-торый… упал вместе с бабкой, вперемешку с мусором вы-валилась кость. И, поскольку он оказался врачом ушлым, определил сразу – малая берцовая, человечья. Короче, для начала бабку отвезли в больницу, а в это время менты у неё дома на лоджии нашли расчленённого супруга. Когда спросили старуху: чего это она из божьего одуванчика ду-шегубом сделалась? Та ответила просто: гулял! Кобелина…- Сколько ж им лет было? – спросила Лиза.- Бабке, вроде, семьдесят три, а дед чуть постарше, – ответил я.- Вот так мужчина! – пробормотала Лиза. – Резвый, видать, старичок был. – Чё, старичка захотелось? – усмехнулся Па-ма. – Ну-у… – кокетливо пожала плечами Лиза. – Разве что, шустрого такого.- Шустрого такого тебе по запчастям собирать при-дется, как лего-конструктор, – посмеивался Па-ма. – Слы-шала? Бабка его разобрала. – Да-а, я ж не договорил, – продолжил я. – Значит, хранился он у неё на балконе – благо зима. Человеком ста-рая оказалась предприимчивым, то есть сразу нашла новое применение мужу: котлеты там всякие, жаркое… Не забы-вала и пуделя любимого подкармливать. А соседям говори-ла – к брату в Тамбов супруг уехал… да вы кушайте пирож-ки, кушайте! – Слушай, жуть-то какая! – Иннокентий даже плеча-ми передёрнул. – Да-а-а уж, – согласился я. – Жуть. А вот почему наш-то город никогда по телевизору не показывают?- А зачем тебе это? – спросил Па-ма.- Вот, хочу, и всё! – сказал я, как отрезал.- Для этого покойники нужны, – предположил Ин-нокентий.- Да вон они! – я махнул головой в сторону окна. – По улице запросто ходят. Тот же Коля-партизан отважный, он же зомби натуральный! Мы выпили по второй бутылке и пошли на третий заход. Прикуривали от плитки, потому как идти в магазин за зажи-галкой никто не хотел: вот, если б за пивом… Па-ма сказал, что теперь мы будем скидываться ему за электроэнергию.- Хорошенькое дело! – возмутился я. – Из-за того, что у тебя в зажигалке газ закончился, ты хочешь, чтоб мы ски-дывались. Я лично ниоткуда скидываться не собираюсь! В общем, опять разговоры ни о чём. Долго ли, коротко ли, а пиво выпили всё. Что ж, наша с Иннокентием миссия в этом доме была выполнена и теперь мы, как тактичные люди, должны были оставить Па-му с Лизой, удалившись восвояси. И всё-таки вот так вот просто уйти мы не могли.Я посмотрел на Иннокентия и прочёл в его глазах пол-ное понимание. Он опустил голову и, печально вздохнув, сказал:- Па-ма, к сожалению, нам нужны деньги, будь они неладны. – Ну, не знаю… – Па-ма пытался быть ещё печальней. – Вообще-то, мне самому надо кое-что приобрести… – Ой, нам нужны такие деньги, что просто смех! – за-верил Иннокентий. – Сто, сто пятьдесят…Но Па-ма почему-то не засмеялся, услышав сумму. Нет. Он был наоборот – преисполнен скорби.- Через неделю, – вставил я, почувствовав критиче-ский момент.- Ладно, – выдохнул Па-ма, сдаваясь, и тут же напом-нил, как будто я уже забыл обещание. – Через неделю! – Базара-нет-о-чём-спитч-в-натуре-корешок! – выпалили мы в одно слово страшную клятву Па-ме. Тогда он горестно усмехнулся и пошёл в комнату. Вернулся быстро, как и в прошлый раз. Только, вот, с солнышком его теперь никак нельзя было сравнить, ведь теперь в руках у него были деньги, которые нужно отдавать. Сто рублей переко-чевали в мой карман, после чего я сказал: – Жадина! Мы с Иннокентием поднялись и молча пошли в кори-дор, одеваться. Перед тем, как уйти, мы сказали Лизе: – Пока.А Па-ме вполголоса наказали: – Ты береги её. Хрупкая она. И наконец отправились восвояси.А свояси нас встретили, как этого и следовало ожи-дать, всё тем же холодным ветром да снежной крупой, без-жалостно стегающей по лицу.Перед нами были открыты двери всех магазинов го-рода, торгующих спиртным. Что ж, есть стольник – надо тратить, погода шепчет. 4. ЗВОНОК ДРУГУ В воскресенье я проснулся вечером. И ничего тут странного, потому что лёг, кажется, утром. Вот если б я тем же утром и проснулся, то было бы действительно странно. Стольник, который мы с Иннокентием взяли в субботу у Па-мы, был нашим первым, а значит – не единственным в тот день займом. Да, суббота прошла лихо. Для начала кур-нули, и кто бы что не говорил после, а накрыло всех. Об этом можно судить хотя бы по тому, что прикуривали мы всё время от плиты, и никто из нас четверых не додумал-ся стрельнуть спичек у того же дяди Фёдора, живущего на одной лестничной площадке с Па-мой.Да, Па-ма был прав, сказав Лизе о том, что, когда мы курнём, в наших разговорах ничего не меняется. Неуже-ли мы достигли нирваны? Нет. О какой нирване вообще могла идти речь после пятницы и субботы, с пивом и вод-кой перетёкшей в воскресное утро, которое, иссохнув до трещин на губах, обернулось вечером, жадно требующим, как ненасытный языческий божок, новых жертвоприно-шений. Но стоило ли, ублажая его, гневить то, что уже на-чинало ворочаться где-то там, за тёмным горизонтом. То, изначально существующее вне понятий, рано или поздно, неотвратимое, как рок, сонное и суетливое, разноголосое и многозвучное, дышащее вчерашним застольем и сегод-няшней зубной пастой, являющееся обычно так некстати, неизбежное, зацикленное нечто, имя которому – два сло-ва, где одно дополняет другое, привнося фатальный смысл: утро понедельника.Этим сказано всё.Я щёлкнул ночником у себя над головой. По глазам резанул свет. В иное время его не достаточно, чтобы как следует осветить книжные страницы, а тут… Да-а, к поне-дельнику меняется многое. Например: к разбивающимся о дно кухонной раковины каплям воды, что срываются с кра-на, вдруг какой-то незримый шутник подключает сверх-чувствительный микрофон, а в твою голову устанавливает динамики, подключенные через усилитель. А неизвестно откуда берущаяся и неустанно тявкаю-щая, как заведённая собачонка под окном. А бакланы! Что творит эта сволочь летним, ранним утром понедельника, роясь в мусорных баках! А будильник, не приведи Господи, механический……Похоже, я несколько увлёкся, но клянусь: такие по-недельники способны свести с ума кого угодно. И именно на утро такого я и настраивался.Щурясь от света, я увидел рядом с собой, на табуретке, возле самой кровати стакан воды. Ой, какая умилительная картина. Это, конечно, не бутылка пива, припасённая с пятницы, но всё же… Просто-таки трогательно: пьяный в уматень я, и тут такая забота, пусть не о чужом, но совер-шенно другом – похмельном человеке.- Ай, спасибо тебе, мил человек, за стакан воды перед смертью! – поблагодарил я себя пьяного. А ведь действительно, это же раздвоение личности: если я не помню, как набирал в стакан эту воду, если я во-обще понятия не имею, как она здесь очутилась, и даже больше того: понятия не имею, как здесь, на этой кровати, очутился я сам. Значит, я собой не управлял, где-то отсут-ствовал. Но всё-таки, ведь кто-то руководил этим телом. Ох, как всё сложно!Я взял стакан с табуретки и отпил половину. Не иначе святая – мыслилось мне, когда вода, смочив, словно ожи-вила пересохшие рот и горло. Я поставил стакан обратно и мне вдруг вспомнилась одна жизнеопределяющая фраза, которую мы с Иннокен-тием и Па-мой то ли услыхали по телевизору, то ли кто-то из нас её во хмелю обронил. Истинного её происхождения не помнил никто. Так или иначе, а фраза эта у нас прижилась: “У каждого своя табуретка”. Практически: “Каждому своё”. Это выра-жение неизменно ассоциировалось с импровизированным столиком в квартире Иннокентия, которым большую часть своей незаурядной жизни служила деревянная табуретка. Она у него была предназначена не для подпирания задниц. Нет! Табуретку Иннокентия можно назвать лаконично – хозяюшка. Всегда в центре внимания, кто хоть раз увидел – не забудет. Гостеприимная и хлебосольная, ну, по край-ней мере – чем богаты, тем и рады. А, поскольку богаты мы втроем – в складчину да по отдельности, но всё же вместе, то, когда говорилось “у каждого своя табуретка”, всякий из нас относил на свой счёт Иннокентьину.Но в тот воскресный вечер я впервые посмотрел на стоящую передо мной табуретку, как на свою: не очень лицеприятная, не очень обнадёживающая и даже слегка зловещая картина. На тонких, пусть металлических, но выглядящих всё равно ненадёжными ножках – мертвецки бледный пластик сидения. На нём – наполовину отпитый, гранёный стакан с водой, расположившийся рядом с тика-ющим механическим будильником: такие в старых дурац-ких фильмах служат таймером для бомбы. И вот: тишина в комнате – и только отчаянный вой ветра за окном, да тика-нье часов на холодном пластике. “Так, хорошо, – подумал я. – Нужно, пусть мне и хре-ново, взбодриться хоть чуть-чуть. А, быть может, эта “чуть-чуть” каким-нибудь волшебным образом сейчас дожидает-ся меня в холодильнике? Вчера ведь дожидалась! Тогда-то, конечно, я об этом помнил, теперь – нет, но тем радостней может оказаться сюрприз…”Как спал: в трусах и одном носке, ёжась от холода, я быстренько направился к кухне – уже начинает бодрить. Включил свет, подошёл к холодильнику. “Ху-ху-у!” – вы-дохнул звук заклинания и открыл дверцу. Хрен! Какая гармония: мне хреново, и там – хрен. Да и хрен с ним со всем! Захлопнул дурацкий холодильник и присел на ещё одну свою пропащую табуретку, – возле кухонного стола. На нём, как украшение, в самом центре стояла переполненная пепельница, две пустые рюмки и че-тыре грязные тарелки. – Да-да! – припоминал я. – Накупили какого-то дерь-ма и готовили из него суп. Точно! Иннокентий готовил: из говна – конфетку. Вот обязательно надо было покупать всякое говно, чтобы делать из него конфетку! Так же, на столе, врассыпуху лежали пять сигарет. Я взял одну и прочитал – “CAMEL”.Меня начало поколачивать от холода, поэтому, прику-рив, я пошёл одеваться. “Та-а-ак, курю – значит, настоящее похмелье ещё не наступило”, – определил я. Облачившись в джинсы, шерстяные носки, водолазку и тёплый свитер, я сразу согрелся и вроде даже почувствовал себя несколь-ко получше. Что теперь?.. А ведь завтра на работу… Мыс-ли текли на уровне подсознания, в то время как сознание вышло покурить “CAMEL” и насвистывало незатейливый мотивчик – Фью-тю-тю, тю-фью-фью. Когда сигарета была потушена, борьба между светлы-ми и тёмными силами в моей голове была закончена. Уж не знаю, кто победил, да только я направился к телефону, чтобы позвонить Па-ме.- Говорит, но не показывает Макс, – представился я, когда услышал, что на том конце провода сняли трубку. – А меня тут, две тётеньки ограбили, – сказал Па-ма. – Чудик, какие тётеньки?! – хохотнул я. – Лиза с под-ружками? – Одна такая длинная и худая, другая – маленькая, кругленькая, – пробурчал Па-ма, словно ябеда-ребёнок.- Слушай, ты там с кем? – поинтересовался я и по-смотрел на кухонный стол – вновь захотелось курить. Эх, не внимал я предупреждениям Минздрава: курение вредит вашему здоровью.- Я сон видел, – начал нести Па-ма какую-то околе-сицу, а я (длина телефонного шнура мне позволяла), всё так же держа трубку у уха, пошёл на кухню за сигаретой. Па-ма же продолжал: – Мне приснился партизан отваж-ный Коля – сосед твой снизу, зомби…5. ХЕППИ-ЭНД. …Сейчас я нахожусь в областной больнице. Лежу на скрипучей кровати и изучаю давно изученный мною и теми, другими, что лежали здесь до меня, белый потолок. Жизнь моя уже давно в безопасности. Пройдёт… нет, даже пролетит какое-то время, и меня выпишут. А коли так, значит, я буду здоров. Разве можно выписать нездорово-го человека? Боже упаси! Однозначно здоров, только, вот, теперь будут доставлять кое-какое неудобство уродливо скрюченные, как две высохшие ветки на мёртвом дереве, мизинец и безымянный пальцы на левой руке. А ещё, я тут полегчал. Конечно, в больничке люди особо не жире-ют. Но тут другое. Радикальный метод борьбы с лишним весом – ампутация. Этот способ хорош для тех, кто ел, ест – не может остановиться, и будет есть. И, если вдруг по-надобилось сбросить пару лишних килограммов, то ради Бога: просто отпили. Или же для таких, как я: и так худой, а тут мода, а тебе сбрасывать нечего. Нечего? Дудки! Иди – пили.Я избавился от лишнего мяса и костей, что росли по-чём зря ниже колен обоих ног…И всё-таки, мне их немного не хватает: столько лет мы провели вместе. Мы ходили в детский садик, а потом сидели за одной партой в школе. Что-то теперь с ними ста-ло? Похоронили в братской могиле? Нет. Их кремирова-ли. Вот бы мне вернули их прах… Я бы держал его в своём новом доме (меня заверили, что он у меня уже практиче-ски есть) на самом видном и почётном месте в чёрной, торжественно-траурной урне. А раз в год устраивал бы по-минки: приходили бы родные и близкие, друзья, знавшие усопших. Я ставил бы возле урны гранёный стакан водки и накрывал бы его куском чёрного хлеба, зажигал бы рядом свечу, и мы все вместе возлагали бы к праху цветы. А потом я бы ездил по квартире на инвалидной коля-ске, держа поднос с разновсяческой закуской для собрав-шихся на коленях. Смотрел бы на всех снизу вверх, лави-руя между ними, и старался бы не сбить никого с ног.Вот такая пурга в моей голове. Тупые шуточки в виде идиотского сарказма над самим собой не иначе являются защитной реакцией моего подсознания. Молодец! Какой я умный. Конечно, пережить такое похмелье, да ещё ли-шиться ног. Это, знаете ли – стресс! А пальцы! Ну, ладно хоть на левой руке, а то как здороваться-то с приличными людьми…Когда меня навестил Па-ма и дорассказал мне то, что не успел рассказать тогда, в воскресенье вечером по теле-фону – я был в шоке. Он же действительно говорил про моего соседа, живущего прямо подо мной – партизана от-важного Колю. Я это помню! И я верю, что Па-ме действи-тельно приснился, а скорее – привиделся этот долбаный снаряд на плите. Неужели мой сосед-зомби действительно нашёл его в мусоропроводе? Сука…Я чуть-чуть не успел войти на кухню, поэтому и жив – говорят. Да, курение навредило моему здоровью.Также Па-ма рассказал мне про Иннокентия. До сих пор не могу в это поверить. Знаю и – не верю.С невесёлой усмешкой, как бы не всерьёз Па-ма на-помнил мне про золотую рыбку, да только я видел по его глазам, что его сознание до сих пор не вышло из нокаута. С той самой минуты, когда эта несерьёзная мысль дей-ствительно впервые пришла ему в голову.А ведь и в самом деле – всё сходится в довольно зло-вещую картину: Па-ма приносит и ставит на стол трёх-литровую банку с так называемой золотой рыбкой. Лиза сказала Па-ме, чтоб он загадывал желание. Он же развёл руками, сказав, что ему ничего не надо – вот и выстави-ли у него хату. Всё сходится. Дальше. Иннокентий захотел в усмерть напиться, и вышло – в усмерть. Предполагают, что по “белочке” в окно выскочил… И – да! Точно! Па-ма требовал, чтобы мы скидывались из-за того, что у него в зажигалке газ кончился. Я наотрез отказался, сказав, что скидываться ниоткуда не собираюсь, а вот Иннокентий, кажется, промолчал.Что же касается меня… Я говорил что-то про то, что наш город не показывают по телевизору. Результат – мой дом в программе “Время”. И меня даже хотели снять на камеру (ай да рыбка!), но мне такой славы не надо, спаси-бо врачам – отстояли меня от журналюг, пока я был без сознания: результат черепно-мозговой, знаете ли… Вы-ходит, действительно: желания того вечера выполнены. После такого вывода радует одно: рыбка у Па-мы издохла и была выкинута в форточку.Мы наивно считали, что у нас троих – одна табуретка и, конечно же, были не правы, ведь мудрое изречение гла-сит: у каждого – своя. У меня вот она теперь изменилась: вместо мертвецки бледного пластика – траурная, чёрная кожа. А вместо тонких и ненадёжных на вид металличе-ских ножек – надёжные колёса с ручным приводом.Иннокентию – так тому табуретка вообще больше не нужна. А вот как дела обстоят у Па-мы – точно судить не берусь, мне отсюда не видать. Не вынесли ли ему тётень-ки вместе с барахлом и чердак? Я же говорил уже про его глаза…И вот, что ещё бы мне любопытно было бы знать: как обстоят дела у Лизы? Я спрашивал про неё вскользь у Па-мы, а тот словно и не понял про кого речь. Пожал плеча-ми рассеянно и сказал: – Да кто её знает…Вроде как, в тот памятный вечер она возжелала шу-строго старичка. Если учесть те перегибы и заносы, с ко-торыми исполнились наши желания – пропала девка.

ТРИ ИЗ ТЫСЯЧ

В трубопроводе засуха.

Нет воды,

Грязная сковорода уползла

Из раковины.

Ни ручек, ни ножекНет у неё,

Но всё же ползёт,

Несмотря ни на что.

Изловчился, поймал сковороду

– Узнал в чём секрет:

Новую жизнь миру явил

Мой прокисший обед.

Бегать посуда стала

Из-за лапши

– Шустрые в ней завелись

Опарыши.

I1.Двадцатидевятилетний Сергей Трескачёв проснулся в своей освещённой, как операционная, квартире. Прям спи – не хочу! Повезло с жильём. Солнечная сторона! По-лярным летом, аккурат ночью, яркие лучи бьют в глаза. Тут шторы бетонные нужны. Жизнь – дерьмо, сомневаться не приходилось. Но настроение Сергея испортилось ещё до того как он проснулся. Ему приснился какой-то гадкий сон. О чём, он не помнил. Воспоминания о сне были выжжены осле-пительным солнцем. Суть стёрлась. Какое-то очень ко-роткое время в памяти оставались непонятные тени, но и они быстро растаяли в ярком свете. Тени-то растаяли, а вот раздражение, ими вызванное – нет. И от того, что раздра-жение сделалось необъяснимым, становилось ещё более пакостно. А тут ещё это солнце!Сергею захотелось что-нибудь разбить. Будильник на тумбочке, со словно насмехающимися стрелками, ука-зывающими в какую рань он, идиот, проснулся. Или саму тумбочку – за то, что на ней стоит этот будильник. Или ещё чего-нибудь. Но за всё это что-нибудь, находящееся побли-зости, Сергей когда-то платил деньги. И выходило совсем уж как-то глупо теперь это крушить. Да ещё после идти вновь покупать это что-нибудь. А то ж придут гости и спросят:- А что это у тебя вся мебель переломана?А Сергей им:- Да так, понимаете ли, солнце в окно светило, что я и вспылил.И всё. И без того редкие гости и вовсе престанут к нему заходить. Если Трескачёв такое сотворил с вещами, за которые платил деньги, то что же он может сделать с бес-платными гостями!Поэтому Сергей, стиснув кулаки под одеялом, огра-ничился тем, что выплеснул свои негативные эмоции со-вершенно безвредным, но чрезвычайно злобным рычани-ем. После такого точно не уснёшь! Осознав это, Трескачёв ещё раз прорычал, точнее – взвыл с досады. Откинув одея-ло, он быстро поднялся с постели на ноги. Холодно. Лето, не топят. Топят зимой. Точнее, подтапливают, чтоб жильцы не вымерзли. И за это деньги дерут. Коммунальщики хуже керосину. Сергей знал парня, у которого в ванне бельё за-мёрзло. А другого разводили на бабки за пользование лиф-том. Копейки, но какой цинизм. Жил-то он в пятиэтажке! А с ним самим что за номер коммунальщики устроили не-сколько лет назад… Уехал как-то Сергей в город соседний недалёкий, да и загостился там на пару-тройку дней. Вернувшись, домой не поспешил. Зашёл с начала к другу – поделиться впе-чатлениями, от которых голова буквально раскалывалась. Тогда к другу ещё один тип заглянул. Точнее, он сказал, что заглянул так, раскуриться на пару минут. Но скребущий горло дым изменил ход времени, и пара минут растянулась до позднего вечера. С раскуриванием у Сергея произошёл явный перебор. Друг наматывал на нос длинные волосы и оживлённо обсуждал что-то с тем типом, давясь смехом.

Они перебивали друг друга, отчаянно жестикулируя. Та-рахтели как заведённые: “траля-ля-ля”. У Сергея от этой чехарды возгласов и движений закружилась голова. Он стал бледен, как покойник, – заметили приятели и чуть со смеху не лопнули, а Трескачёву захотелось спрятаться под диваном. Накрыть там поплывшую голову подушкой, по-пробовав спастись от карусели, в которую превратилась прокуренная комната. Не в силах это долее выдерживать Сергей поспешил покинуть квартиру, пока карусель не превратилась в центрифугу. Наспех одевшись и невнятно попрощавшись, выско-чил на лестничную площадку. Спускаясь со второго этажа, он тщательно застёгивал на куртке молнию и три пугови-цы. Мысленно, как опытный штурман, продумывая в это время в деталях, чуть ли не по шагам, весь свой путь до дома. Когда Трескачёв вышел на морозную улицу, расчёты были завершены. И вывод однозначен – где-то на полпути необходима передышка. А не то возможен перегрев и сбой в системе навигации. Будут потом патологоанатомы ковы-ряться в чёрном ящике… Остановка была намечена у давнего знакомого. Ког-да Сергей увидел его светящееся окно на последнем, пя-том этаже, оно показалось ему маяком, сообщающим, что спасительный берег близко. Подъём по лестнице был уто-мительным. Трескачёв шёл, словно против движения эска-латора. И, когда он поднимался на один этаж, у него скла-дывалось впечатление, что там, наверху, вырастал другой. И что он так и не достигнет всё время отдаляющейся вер-шины. Но Сергей добрался. И был просто счастлив видеть дверь, обшитую красным дерматином. Он протянул руку к кнопке звонка и обратил внимание на тёмный глазок. А может, он с улицы окна перепутал? Кто их разберёт, после такого-то вечера…”Дзи-и-инь!” – Трескачёв нажал кнопку.”Ну же, ну…” – прислушивался Сергей и – о, святые угодники и не святые не угодники тоже – о! За дверью послышались шаги, и через секунду глазок загорелся тёплой жёлтой точкой. Они о чём-то поговорили, сидя на кухне. И Трескачёв, то ли от общения с вменяемым человеком, то ли от чая по-чувствовал себя гораздо лучше. Но всё же он догадывался – это обманчивое ощущение. Сергей был словно пловец в неспокойном океане: сейчас он поднялся на гребень вол-ны, а в следующее мгновение его вновь швырнёт вниз. И, стараясь держаться на этом пике как можно дольше, Тре-скачёв, попрощавшись, поспешил домой.Пока Сергей делал передышку, погода несколько ухудшилась – поднялся ветер. Он дребезжал уличными фонарями, к свету которых так привыкает население севера в полярную ночь, когда продолжительность дня равна фотовспышке. Люди перестают обращать на этот свет какое бы то ни было внимание. Фонари, как нечто естественное, природное, само собой разумеющееся без всякого пафоса светят людям, копошащимся внизу, под ними, словно кроты – без дневного света. Трескачёв едва увернулся от летящей ему в лицо скомканной газеты. Та, отчаянно шурша, пролетела мимо (подумать только – здесь даже лист скомканной бумаги в отчаянье… Про-пащий город!).Вот и мусорные баки, похожие на изуродованные тру-пы неких фантомов, выпотрошенных маньяком-ветром, с раскиданными вокруг внутренностями. Убитые контей-неры терзали собаки-падальщики, необязательно бездо-мные, роющиеся тут в любое время суток вместе с такими же, не всегда бездомными, но более запуганными, облез-лыми людьми. Сергей наконец подошёл к дому, где снимал квартиру. Ах, дом, милый дом! Как гласят поговорки, он – крепость; в нём лучше, чем в гостях; и, в конце концов, он был действительно с краю. Дальше – только заснеженные сопки, по которым в то время могли бродить разве что го-лодные зайцы да озябшие росомахи.Сергей открыл скрипучую дверь подъезда, и этот скрип слышался ему триумфальным маршем победителю, вернув-шемуся из тяжёлого и дальнего похода. Только вместо фан-фар были несмазанные петли и ржавая пружина. Но за этой помпезностью последовал предупредительный выстрел за-хлопнувшейся за спиной двери. Тут же подъезд объяла тьма – лампочек не было. Трескачёв почувствовал – ему больше не удержаться на гребне волны, и он, отыскав ногой, где на-чинаются ступеньки, поспешил к своей съёмной квартире, благо, находящейся на первом этаже, на ходу доставая клю-чи. Привычным поворотом открыл замок. Быстрей, быстрей, пока его действительно не швыр-нуло вниз, подмяв под себя невидимой волной. Сергей распахнул дверь и шмыгнул в погружённую во мрак квар-тиру. Он скорее перескочил, чем переступил порог, и……И провалился! Его накрыло ощущение нереально-сти. Сергей ничего не видел, и сама темнота закружилась у него перед глазами. А в нос ударил зловонный тухлый запах. Он оглянулся в сторону лестничной площадки и различил в призрачном свете улицы, проникающем через окно про-лётом выше, контуры ступенек и перила. Трескачёв смотрел на них с неестественно низкой точки, словно темнота вновь сделала его малышом. Сергей снова посмотрел во мрак квартиры, и ему стало по-настоящему страшно. Должно быть, невидимая волна накрыла его так сильно, что он на-чал сходить с ума. Сергей бессознательно попытался попя-титься прочь, но тут же упёрся во что-то задом. И только сейчас понял, что и руки его тоже упираются во что-то! Тре-скачёв провёл ими перед собой и неожиданно определил, что это – доски пола. Он каким-то образом провалился в подвал! Чёрт, неужели в этих пятиэтажках такие неглубокие подвалы?.. Сразу под досками пола! И что это за вонь? Воспалённая фантазия тут же явила скрюченные пальцы зомби, рвущиеся из подвальной могилы к его но-гам. В животе у Трескачёва всё опустилось, а волосы на за-тылке буквально встали дыбом. Он выскочил из провала и истерично хлопнул ладонью по выключателю на стене.

Прихожая наполнилась светом. Пол у самой входной две-ри был разобран.После Сергей узнал, что, пока его несколько дней не было, под коридором прорвало трубу с горячей водой. Да так, что пар в подъезде стоял душной завесой. Коммуналь-щики разыскали хозяйку, сдававшую квартиру Трескачёву, и заменили трубу, тянущуюся от прихожей до туалета, где вокруг уходящих вверх трубопроводов заодно раздолбили бетонный пол – прямо возле унитаза.Увидев оставленное ему безобразие, Сергей, впрочем, облегчённо вздохнул: в туалете зомби не оказалось. Но от-куда так прёт мертвечиной? Не разуваясь, он прошёл на кухню, клацнув по выключателю и тут. Вонь, вроде как, усилилась. Трескачёв открыл холодильник и его чуть не вырвало. Тут же захлопнув дверцу, он выбежал отдышаться на лестничную площадку. Чёрт! Это мясо. Перед отъездом, опасаясь прокутить все деньги, Сергей купил великолепной свинины и говя-дины. Чтоб после гулянки на бульонных кубиках до по-лучки не сидеть. Затарил морозилку и подключил к сети обретший смысл холодильник. После сразу и уехал. В ав-тобусе, правда, кольнула тревога: на кухне две вместе рас-положенные розетки, и из одной иногда вилка выскакива-ет. Но Трескачёв отогнал опасение прочь. Ведь он слышал, как холодильник заработал. Сразу не выскочила, так по-чему выскочит позже? И потом – может, он воткнул вилку в правильную розетку?..Оказалось – в неправильную.Вместо того чтобы упасть на тахту и уставиться в те-лик, отходя от дел грешных, Сергею пришлось сгребать тухлятину в пакет и тащить её на помойку. А затем, про-ветривая квартиру, отмывать холодильник. – Почему я не деньги отмываю? – вздыхал Трескачёв, выжимая тряпку.Управившись с неприятной вознёй, Сергей-таки, по-гасив свет, завалился на тахту перед бубнящим телевизором. И тогда пришли крысы. Из подвала. Через туалет, совмещённый с ванной, крысы пробирались… нет, свободно проходили через дыру в стене вокруг труб. На кухню. А двери в ту кухню не было. Так что проход оказался открыт. С недельку. Потому как коммунальщики не спешили заделывать дыры. Оно ж не горит! Точнее – не парит. Трескачёв был вежлив, потом зол, а, когда рабочие не пришли и в пятницу, и пришлось ждать ещё два выходных дня – взбешён! Ведь как было: начальница шарашкиной конторы, глядя на Трескачёва добрейшими глазами, заве-ряла, что сегодня же, во второй половине дня придут ра-бочие и заделают дыры. Наступает вечер, но кроме соседа, стрелявшего сигаретку, в дверь никто не звонит. А ночью Сергей просыпается от ощущения чужого присутствия. И не сразу различает в темноте притаив-шуюся на стуле у самой постели крысу. Она сгорбилась возле тикающего будильника. Ночной кошмар, когда забываешь о том, что ты взрослый. Когда осознание ма-териального мира ещё вытеснено колдовством сна, где возможно ВСЁ. Древние страхи далёких предков. Костёр угас, и в пещеру прокрался голодный хищник. Выбрался, и наверняка не один, из подземного логова. Через дыру возле унитаза. “Уроды!” – вспомнил о работягах Сергей. И, всё ещё холодеющий от страха, но уже в ярости вы-хватил из-под головы подушку и швырнул её в серогорбо-го пришельца. Мерзко пискнув, крыса успела соскочить на пол. Подушка сшибла будильник, опрокинув заодно и стул. Трескачёв вскочил на ноги, хлопнув по выключателю на стене. Больше этой ночью он не спал.А утром пошёл на работу и весь день зевал так, что один коллега, заглянув ему в рот, позавидовал: – Такой хлеборезкой булку бы нарезать.На следующий день Сергей опять отпросился с рабо-ты. И все повторилось. И добрейшие глаза начальницы, и даже сосед – единственный, позвонивший в дверь. И кры-сы, начинающие шуршать по квартире, чуть наступает ти-шина. Дыру в коридоре Трескачёв просто заложил половыми досками обратно, а вот с пробоиной в туалете ничего по-делать не мог. Плотно заложить её в тесном пространстве меж унитазом и стеной, с учетом уходящих вверх двух труб, неожиданно оказалось задачей невыполнимой. Крысам было достаточно даже малейшей щелочки. Такая же беда вышла и с дырой в стене на кухню. Так что просто изоли-ровать пришельцев в туалете не удалось. Не пришли коммунальщики и в пятницу… Сергею пришлось жить с крысами все выходные. Благо квартира была двухкомнатной, и Трескачёв, вроде как заключив се-паратный мир, закрывался на ночь в маленькой комнатке, оставляя большую территорию во власти агрессора. Засы-пая, он слышал, как крысы бегали у самой двери и даже начинали грызть её. Тогда Сергей напоминал им, что он не какой-то беззащитный хомячок. Он, мать их так, венец природы из семейства людей! И кричал матерно, стуча ку-лаком в стену. Трескачёв толком так не спал. А когда ему всё ж удавалось забыться… Вот он вламывается в коммунальную шарашку с мо-лотком и разносит там всё вдребезги. Конторская шуше-ра, спасаясь, выскакивает в окна. У двери чёрного хода в панике возникает визжащая, давящая друг друга пробка из человеческих тел. – А-А-А-А!!! – яростно кричит Сергей и ударом мо-лотка прошибает дыру в стене. – Ви-и-и-и-и!!! – жалко визжат коммунальщики, без-надёжно трамбуясь в пробке. Трескачёв – практически Терминатор, крушащий поли-цейское управление. Возникшие в руках шестиствольные пу-лемёты изрыгают огонь и разносят в клочья визжащую проб-ку, делая из дверного проёма дыру под габариты грузовика. Сергей убирает пальцы с курков, и в оглушительной тишине звенят о пол последние гильзы. Пороховой дым плывёт над изрешечёнными трупами. На окровавленные тела, кружась, планируют сбитые пулями со столов бумаги. Это оставлен-ные без внимания заявления. Они ложатся на трупы и про-питываются кровью офисного планктона. Один из них ра-нен. Некогда белоснежная рубашка вся в красных пятнах. Он, хрипя, ползёт через труппы к обрушенной стене. – Я вернусь, – с терминаторским акцентом говорит Сергей, и ударом ноги срывает с петель дверь в уцелевший кабинет. Вроде как, он пуст, но Трескачёва не проведёшь. Он нутром чует! Сергей тактично стучит в дверцу шкафа ножом бензопилы, вкрадчиво спрашивая: – Кто-кто в теремочке живёт? Тишина. Тогда Трескачёв заводит пилу, и та с прон-зительным рёвом как по маслу расчленяет дверцы на об-рубки. А когда мотор затихает, Сергей слышит, как стучат со страху зубы у пожелтевшего от опилок, спрятавшегося в шкафу работяги. Трескачёв видит его впервые, но точ-но знает: этот тип не хочет заделывать дыру в его полу. И именно он её проломал. – Приговорен к смерти, – заключает Сергей. – Нет! – взвизгнул работяга. – Да, – Трескачёв стоял на своём. – Нет! – Ах, так ты пререкаться! – Возьми всё, что у меня есть, – пролепетал работяга и достал из-под фуфайки чекушку. – Этого слишком мало, – сказал Сергей, забирая пу-зырёк. – Я ещё сбегаю! – На чём? – усмехнулся Трескачёв и завёл бензопилу. Выйдя на улицу, он пошёл по дорожке, скрипящей снегом. Остановившись у расстрелянной им стены, прику-рил сигарету и кинул обгоревшую спичку на крошево кир-пича. Из пролома, хрипя, выполз раненый планктон.