– Как ты думаешь, что мне делать? – спросила она. – В смысле, с письмом. Отвечать или нет? Мучаюсь всю неделю. Вдруг он ее заберет?

– Не знаю, что и посоветовать, – протянул он. – Не мне решать.

– Справедливо – после ее многолетнего молчания.

– Но я в любом случае тебя поддержу. – Ал пожал ее руку. – Реши, что для вас с Фебой лучше, а я поддержу, на все сто процентов.

– Спасибо тебе. Я так переживала.

– Ты слишком много переживаешь, и все не о том, Каролина.

– Значит, ты не обиделся и нас это не затронет? Ну… то, что я не рассказала раньше? Не испортит наших отношений?

– Ни боже мой, – заверил он, встал и потянулся. – Длинный был день. Ты идешь?

– Через минутку.

Пошел дождь, сначала зашуршав, потом забарабанив по крыше. Каролина заперла дом – отныне свой собственный. Поднявшись в детскую, проверила, как спит Феба. Кожа девочки была теплой и влажной. Феба заворочалась, что-то невнятно пробормотала и затихла. «Малышка моя славная», – шепнула Каролина, подоткнув со всех сторон одеяло. Она постояла еще минутку, прислушиваясь к стуку дождя, умиляясь беззащитности спящего ребенка и чувствуя свое бессилие перед великим множеством опасностей, от которых при всем желании не сможет защитить дочь. Затем прошла в свою комнату и осторожно скользнула под прохладные простыни. Ал уже уснул, но она так хорошо помнила его руки на своем теле, колкую бороду на своей шее, собственные стоны в темноте. Замечательный муж, прекрасный отец для Фебы; человек, который в понедельник утром встанет, примет душ, оденется и уедет в своем трейлере на целую неделю, предоставив ей поступать с Дэвидом Генри и его письмом так, как она считает нужным. Каролина положила руку Алу на грудь и долго лежала, слушая шум дождя.

Она проснулась на рассвете, от топота Ала по лестнице – он встал пораньше, чтобы сменить масло. Потоки дождевой воды струились по желобам и трубам, собирались в лужи, речками стекали вниз по холму. Каролина спустилась в кухню, приготовила кофе. В непривычном безмолвии дома она так погрузилась в свои мысли, что не слышала шагов дочери, пока та не встала на пороге за ее спиной.

– Дождь! – объявила Феба, и не подумав запахнуть халатик. – Из ведра!

– Как из ведра, – кивнула Каролина. Они провели много часов, разучивая это выражение: Каролина рисовала иллюстрации с хмурыми тучами в виде ведер, откуда лился дождь. Феба обожала эти картинки. – А сегодня, я бы даже сказала, – как из цистерны.

– Из бака, – подхватила Феба. – Из ушата.

– Хочешь тост?

– Нет, кошку, – ответила Феба.

– Что ты хочешь? – переспросила Каролина. – Говори полностью.

– Я хочу кошку. Пожалуйста, мама.

– Мы не можем завести кошку.

– Тетя Доро уехала, – возразила Феба. – Можно завести кошку.

У Каролины заныло в висках. Что с ней будет, с этой девочкой?

– Вот тебе тост, солнышко. Про кошку поговорим позже, хорошо?

– Я хочу кошку!

– Позже.

– Кошку! – не унималась Феба.

– Черт возьми! – Каролина треснула рукой по столу, напугав и себя, и Фебу. – Слышать больше не хочу ни о какой кошке. Поняла?

– Сидеть на крыльце, – надулась Феба. – Смотреть дождь.

– Что ты хочешь? Говори полностью.

– Я хочу сидеть на крыльце и смотреть на дождь.

– Замерзнешь.

– Я хочу…

– Ладно, ладно. – Каролина махнула рукой. – Ладно. Иди на улицу, сиди на крыльце. Смотри на дождь. Делай что хочешь.

Дверь открылась, захлопнулась. Каролина выглянула в окошко. Дочь сидела в кресле под зонтиком и с тостом на коленях. Каролину взяло такое зло на себя – за то, что вспылила. Дело-то не в Фебе… дело в ее отце. Что написать доктору Генри? Ответа Каролина не знала, и ей было страшно.

Она достала фотоальбомы и разрозненные снимки, которые давно хотела разобрать, и села на диван, откуда могла следить за Фебой, точнее, за раскачивающимся зонтиком. Потом разложила на кофейном столике последние фотографии, взяла лист бумаги и начала письмо Дэвиду.

Вчера Феба прошла конфирмацию. Она была очаровательна в белом кружевном платье с розовыми лентами. В церкви она пела соло. Мы пригласили гостей и устроили праздник в саду; посылаю Вам фотографию. Трудно поверить, что она уже такая большая. Меня начинает беспокоить ее будущее. Видимо, именно об этом и Вы думали в ту ночь, когда отдали ее мне. Я столько пережила за прошедшие годы, иногда я боюсь того, что может случиться…

Она замерла с ручкой на весу. Что, собственно, заставило ее отвечать? Конечно, не деньги. Каждый присланный цент попадал в банк, и за годы на счете, открытом на имя Фебы, накопилось почти пятнадцать тысяч долларов. Вероятно, она писала по старой привычке или же в душе хотела, чтобы он понял, чего лишился. «Вот! – словно бы говорила она, хватая Дэвида Генри за воротник. – Вот твоя дочь, Феба, девочка с солнечной улыбкой! Ей уже тринадцать лет, а она жива и радуется всему вокруг!»