— И что тогда? — заинтересовался я. — Побежишь сдавать его в милицию?

— Мы сорвем куш и уедем на Канарские острова! — завопил Марк и заскакал по комнате, исполняя какой-то дикарский танец.

— Аферист! — удовлетворенно ругнулся я. — С нашей удачливостью, Кирыч, скорее, сядет в тюрьму, а мы будем носить ему передачи.

Кирыч замыкался все больше, а его реакции становились все менее предсказуемыми.

— А как твоего шефа зовут? — поинтересовался я как-то между делом.

В глазах Кирыча появился такой ужас, будто я сплясал кукарачу на могиле Серафимы Львовны.

Впрочем, минут через пять он устыдился.

— Вера Петровна, — бросил Кирыч и вышел из комнаты.

— Я думаю ему за нас стыдно, — застрекотал Марк.

— Он думает, что мы можем испортить его репутацию? — сказал я, притворяясь, будто мне только только сейчас пришла в голову эта мысль. — Неужели он боится, что мы нарядимся мадамами и закатим истерику прямо у него в кабинете?!!!

Марк довольно захихикал. Мне было не до смеха.

— За кого он нас принимает? — воскликнул я, чувствуя себя оплеванным.

«Мы делаем с ними деньги, но не едим за одним столом», — некстати вспомнилась торгашеская присказка. Здесь все получалось наоборот. Стол был общий, а дела делались где-то на стороне. Но от этого было еще мерзее.

— Суп отдельно, мухи отдельно, — сказал я, чувствуя себя не супом, а мухой.

Чтобы не разрыдаться, я уставился в телевизор, но слез сдержать уже смог.

— Ууу, — я быстро миновал стадию стыдливых всхлипываний и беззастенчиво предался горю.

— Все наладится! Разве он не человек? Разве он ничего не видит? — гладил Марк меня по спине.

— Ууу, — гудел я паровозом.

— …Ты не представляешь, как важен микроклимат на работе! — сказал Марк и ни с того, ни с сего и пустился в объяснения, что в его страховой конторе работают мерзкие мужики, которые только и знают, что рассказывать про футбол, пьянки и баб, которых они и так и эдак. — Вот у тебя, наверное, все по-другому?

— Это неважно! — сказал Кирыч.

Неужели весь русский язык ограничивается этой тупой фразой?

— Почему же! — воскликнул я. — Это жизненно важно! Скажи, у тебя есть кабинет?

— Ну, есть, — неохотно ответил Кирыч.

— Ты один там сидишь? — обрадовавшись, продолжил я бурение.

— Нет? С Валей.

— Твоя Валя наверняка не рассказывает тебе про футбол, — подхватил Марк.

— Нет, только про «Формулу один», — немного растерянно ответил Кирыч и, кажется, хотел продолжить, но, опомнившись, выдал уже известное. — Это неважно.

В этот момент мне показалось, что я слышу скрежет закрываемых створок. Как в кино про космические ужасы — там герои тоже прячутся в герметично запертых отсеках, надеясь спастись от монстров, беснующихся снаружи.

Марк рассматривал календарь на будущий год. На каждый месяц приходилось по писаному красавцу. Марк загляделся на февраль. Его олицетворял голый мачо с сигаретой. Он стоял на дороге и делал вид, что ловит такси.

— Валя-валентина, что с тобой теперь? — застенал Марк.

На Валентину красавец был никак не похож. Скорее, на какого-нибудь Антонио. Тем не менее, я послушно продолжил:

— Белая палата, крашеная дверь! — взрыднул я.

— Тоньше паутины из-под кожи щек зреет скарлатины смертный огонек! — закончил Марк строфу.

Марк вырос на Урале, а я еще дальше, но воспоминания детства были так схожи, будто мы писали в один горшок. Когда мы были маленькими, по телевизору еще не показывали мыльных опер, поэтому мексиканские страдания, так необходимые чувствительным мальчикам, черпали из одних источников. В данном случае, из стихотворения про Валю-пионерку.

— Ты подаришь Кирычу валентинку? — спросил Марк.

— ??

— В День святого Валентина все приличные люди признаются друг другу в любви, — пояснил Марк и обвел маркером цифру «14». — Ты разве забыл про День всех влюбленных?

— А я не влюбленный! И вообще, к чему Кирычу моя валентинка, если у него своя Валентина на работе имеется. Пусть с ней и милуется!

Я хотел сказать еще что-нибудь, но вдруг замер, как завороженный. Я понял, как нам победить терминатора.