— Высокая! — сказала Анна Ивановна, прикладывая платье к себе.

— Она… модель! — сказал Марк.

— Красивая значит, — сделала вывод Анна Ивановна и осторожно провела рукой по переливающейся ткани.

— У них это серьезно? — спросила она, глядя на свой нож, превращающий пучки травы в зеленое месиво.

— У кого, Аннванна? — я кинул чищеную картофелину в раковину. От здоровенного клубня остался шарик размером с горошину.

— У Марика и его… модели.

— Не волнуйтесь, Аннванна, потрахаются и разбегутся! — брякнул я, озадаченный больше тем, что в картошке оказалось больше гнили, чем еды.

— Потрахаются и разбегутся, — эхом повторила она и осеклась. — Ох, что же ты говоришь!

— Не нравится «трахаться», назовите по-другому, — начал злиться я.

Черт знает что, эти бабки на рынке врут и не краснеют, ведь обещала же матрена «молодую рассыпчатую картошечку», а подсунула старую, гнилую и наверняка твердую, как бетон.

— «Заниматься сексом», «совокупляться», «сливаться в экстазе», «вступать в связь», — предложил я на выбор.

Анна Ивановна поморщилась:

— Думаешь, это у них ненадолго?

Моя душа, оплеванная вруньями-торговками, требовала компенсации.

— Хотите правду? — я отложил нож в сторону и честно посмотрел Анне Ивановне в глаза. — Она не манекенщица, а «драгкуин».

— Вроде «драгдилера»? — переспросила она, округлив глаза то ли от любопытства, то ли от ужаса. — Наркотиками торгует?

— Ну, да, и наркотиками тоже, — согласился я, на ходу перекраивая сценарий. — Возле университета дружбы народов. Она из Африки. Для них там наркотики, как для нас семечки.

— И сама, наверное, тоже курит? — покачала головой Анна Ивановна.

— И не сомневайтесь! И курит, и колется, и нюхает, — подтвердил я.

— Кокаин? — ахнула Анна Ивановна. — Ой, бедная, бедная…

Для воспитательницы детсада она была неплохо образована.

— Вот и я о том же. Уже все уши Марусе прожужжал, что так не пойдет…

— Маруся? Из Африки? — удивилась Анна Ивановна, а потом засмеялась. — Какая же она африканка, если ее Марусей зовут? Нехорошо, Илюша, обманывать пожилых женщин.

— Не пожилых, а поживших, — поправил я и прислушался к шороху в коридоре.

Марк умчался за билетами в театр часа два назад и уже давно должен был вернуться. Нет, не он. Это Вирус ерзал. Изгнанный из кухни за попрошайничество, пес гипнотизировал нас на расстоянии. Я воодушевился:

— Так и быть, Марь-Иванна, рассказываю, как на духу. На самом деле ее зовут Махатмой…

— Отпусти, ты мне руку сломаешь, — попробовал возмутиться я.

Марк затащил меня в ванную и запер дверь. Я глядел на него с уважением. Кто бы мог подумать, что у Маруси такая железная хватка?!

— Кто такая Фатима? — грозно спросил он.

Мизансцена была достойна Шекспира. Марк нависал надо мной, как Отелло над Дездемоной. Жаль, что я сплю в пижаме, а не в майке — она могла бы сойти за наряд негритянской жены. Впрочем, марусиной физиономии, отбеленной и умащенной средствами для красоты, было тоже далеко до мавританской черноты.

Я восстановил сбившееся дыхание, как нас учили в кружке выразительного чтения и начал импровизацию.

— Ее зовут Махатма, — сказал я мягко, голосом психотерапевта на сеансе массового гипноза. — Марк, разве ты забыл, что так зовут твою девушку? Ты встречаешься с ней уже второй год. Она влюбилась в тебя без памяти и даже сделала аборт. Не помнишь?

Марк затряс головой, словно уличный пес, которого терзают блохи.

— Не может быть? — начал заводиться я, вживаясь в роль защитника униженных и оскорбленных. — Вот он — мужской шовинизм. Бедная девочка! Она отдала тебе лучшее, что у нее есть — свою честь, а ты даже не оценил ее дара!

Я хотел было воздеть руку к потолку, но передумал — это выглядело бы совсем мелодраматично. Вместо этого я шмыгнул носом и потер глаза, будто смахивая набежавшие слезы.

— Рыжик! Не надо! — скукожился Марк.

Его глаза заблестели.

— Ради тебя она бросила институт сопротивления металлов и пошла торговать наркотиками, а ты и ухом не ведешь! — от радости, что внушение удалось, а избиение отменяется, я взрыднул по настоящему. — Неблагодарный! Она отказалась от руки, сердца и миллионов арабского шейха. Она так мечтала познакомиться с твоей мамой! А, ты? Что сделал ты? Ты запретил ей! Сатрап!

Я так распалился, что был готов повалиться на пол и биться лбом о кафель.

— Не надо, Илюшенька! — Марк совсем раскис. — Я сделаю все, что ты захочешь. Все-все! Пусть она приходит, мне разве жалко? Мне не жалко!