— А то кого же? Как ушли наши на чечена, с тех пор и загрустила. Одна сидит да все думает, думает, все чего-то вздыхает, со стороны глядеть и то жалко!

«Вот ведь как любит!» — с завистью подумал подпоручик, но толстушка, словно угадав его мысли, неожиданно сказала:

— И не разберешь, сестрицы, в чем тут дело! Сколько слез от него пролила по углам эта самая Нюшка. Зубы сожмет, вся побелеет, так и идет к ему в постелю. Не токмо что любить или там жалеть князя, а и видеть его не хотела, а что теперь сталось, и не пойму! Только и глядит в окна, не возвращаются ли назад солдаты.

— Что? Полюбила, только и всего. Нашу сестру недолго в грех ввести, — вздохнула одна из девушек.

— Ну да! Споначалу поневоле любила, и потом душой скрепилась. Это бывает.

— Не-ет, девоньки, не в этом сила. Тут чего-то есть, а вот что именно, и не раскумекаю, — не согласился амур и, толкая в бок притихшего адъютанта, задорно сказал: — Ну так гляди, ваше благородие, вечером просим с угощением.

Петушков пришел вечерам в сопровождении усатого пехотного поручика, приехавшего во Внезапную с оказией из станицы Шелкозаводской. В руках у поручика были кульки со сластями, орехами и вяленым дербентским виноградом. Он неуклюже поклонился актеркам и поставил у двери четверти с кизлярским вином и сладкой водкой.

Петушков охотнее пришел бы один, но делать было нечего, и он с неохотой пригласил заезжего поручика, через день возвращавшегося обратно на линию. «По крайности хоть болтать не будет! Уедет, и все!»

Актерки уже ждали гостей. Веселая толстушка в длинной белой рубашке, с заплетенными на голове косами встретила офицеров на условленном месте и проводила их в помещение.

— А кучер и остальная прислуга князя? — осторожно осведомился Петушков.

— Камардин в слободку ушел, а Матвей спит, — сказала провожатая. Они вошли в низкий, еле освещенный коридор и очутились в большой комнате с завешенными окнами. Человек десять разряженных девушек прогуливались по комнате. На свежевымытом деревянном полу был растянут пушистый ковер. По стенам стояли стулья, и над дверью висел большой, в красках, портрет царя. Несколько свечей, установленных в подсвечники, освещали залу.

Поручик, простой и неотесанный, армеут [51] , выложив угощение, смущенно кашлянул и уселся у стены. Петушков был смелее. Он развязно пробежался по комнате, останавливаясь возле той или другой корифейки, успевая на бегу пожать локоток или откровенно обнаженное плечико.

— Ишь ты какой норовистый, — удивилась одна из актерок, обтирая щеку, которую поцеловал Петушков, передавая ей кульки с шепталой.

— Ну-с, девушки, не теряя драгого времени, приступим к веселию, — вертясь между актерками, сказал подпоручик. Глазки его бегали по сторонам; оглядевшись, он, не доверяя завешенным окнам, на всякий случай приколол булавками концы шалей к стене.

— И тише, прошу вас, silence, не так громко, — предупредил он смеющихся девушек, шумно обступивших окончательно растерявшегося пехотного офицера.

— Чего же вы молчите, аль уж и говорить с нами не хотите? Не нравимся мы вам, видно, другая зазнобушка у вас имеется? Да ну, скажите ж словечушко, красавчик, — явно потешаясь над ним, теребили они растерянно таращившего на них глаза поручика.

— Дак он же, девоньки, немой, да? Немой ты, ваше благородие? Ему чечены язык в драке отсекли. А ну покажи язычок, чернявый амурчик, — хохоча, упрашивала блондинка, чуть-чуть дотрагиваясь до усов офицера.

— Вот выпьем сейчас, девушки, по чепурке родительского чихиря, тогда поручик наш и развеселится, — пришел спутнику на помощь Петушков и, схватив в обе руки четверти с вином, понес к столу, где уже хлопотала толстушка, раскладывая сласти.

— Ну, угощевайтесь на здоровье! С добрым приходом, — разлив по стаканам вино, сказала толстушка.

— И чтобы не в последний, — пожелал Петушков.

Девушки, жеманясь и смеясь, отведали чихиря.

— Ох, да какое ж оно ки-ислое! И где вы такое только раздобыли? Вон баринов камардин и то лучше находит, а это же ровно уксус? — недовольно сморщив губы, протянула одна из актерок.

— Натуральный кизлярский чихирь, можно сказать, лучший-с… А что насчет сладости, так вот вам сахарная водочка… А винцо без кислости все одно что дева без персей, — ответил Петушков, дотрагиваясь до обтянутой груди толстушки.

— Ну, ну, без шалостев! И не целуйте меня, это еще что за новости, — отодвигаясь от подпоручика, заявила актерка, но ее лукавые, смеющиеся глаза говорили совсем другое.

— О друг, любезный Хлоя, не осуждай его поступок страшный, любовь ему затмила очи, и сердце бедное его страдает. — продекламировала блондинка и, сделав пируэт, положила на колени Петушкова ногу, обутую в козловый сапожок.

— Люблю в женщинах женскость. Только тогда появляется у меня с ними короткость. Примите меня в свою аттенцию, — подскакивая с места, воскликнул Петушков, ловя ножку белокурой красавицы, но она, делая очередное па, уже перенеслась к усатому пехотинцу и, отвешивая ему театральный поклон, низко склонилась перед ним: — О, мой возлюбленный Виктор, вы столь достойны щастья и любви, что и за гробом я верна вам буду! Примите пылкой дар моей любви безмерной! — и влепила в самые губы поручика звонкий поцелуй.