Дым от костра, чад от пережаренного сала, запах сожженного пороха наполнили башню. А внизу в нее ломились мюриды; они чем-то тяжелым били по скрипевшей, готовой сорваться с петель двери. Солдаты, охранявшие вход, с тревожными лицами закрепляли ее, приваливая мешки с землей.

— Ал-ла! Ал-ла! — охватило всю степь, и в этом грозном, неумолимом вопле солдаты чувствовали свою неминуемую смерть.

— Ребята, держись! Наши подойдут на помощь, а пока будем драться, как дрались отцы… — закоптелый от дыма, кричал юнкер. Он уже свалил двух всадников, пыл боя захватил его целиком, сознание, что он командир башни и солдаты смотрят на него, берут с него пример, утроило мужество.

Но солдаты и без того сражались спокойно, уверенно, как будто делали свою обычную работу, не спеша, без сутолоки и суматохи, размеренно и точно.

Еще двое свалились на пол. Только теперь юнкер увидел, что защитников башни осталось всего пятеро, из которых один был ранен, двое охраняли вход, а двое отстреливались. Раненый был еще в силах заряжать ружья, но делал это очень медленно. Иногда пули попадали в колокол, висевший грибом на вышке, и тогда он раскачивался и гудел жалобным, похожим на стон звоном.

Упал еще один солдат, беззвучно рухнул на амбразуру стены. Пуля угодила ему в лоб в тот самый момент, когда он, припав к отверстию, хотел выстрелить в осаждавших. Внизу что-то сильно затрещало, послышались глухие удары… один, другой, затем разбитая, разрубленная топорами, рухнула дверь. В ее проем стреляли мюриды. Были видны их лица, слышны торжествующие крики, бранные слова. Один из солдат упал у двери, другой, отстреливаясь, отходил по лестнице вверх. Мюриды дали залп, и солдат, покачнувшись, выронил ружье и медленно, потом быстрее скатился с лестницы. Мюриды ворвались в башню. Они отшвыривали, оттаскивали от входа мешки с песком, заграждавшие им путь, бросились по лестнице вверх, но юнкер сначала из своего, потом из лежавшего рядом солдатского ружья свалил двух горцев, затем швырнул вниз большой мангал с горящими углями, на котором солдаты подогревали обед, и огромный ведерный чайник с кипятком. Все это было так неожиданно, так не похоже на войну и в то же время столь ощутимо, что горцы на мгновение замялись. Юнкер еще раз выстрелил и, раненный в плечо, опустился на пол.

Атакующие видели, как упал последний защитник, крики торжества заполнили башню. Обгоняя друг друга, желая ворваться первыми, кинулись вверх по лестнице двое лезгин, чеченец и молодой черноусый кумык. Остальные продолжали копаться в разбросанном солдатском имуществе, обшаривать убитых.

Юнкер с трудом подполз к бочонку с порохом. Он ослаб от потери крови, но, собрав последние силы, нащупал разбросанные на жаровне угли и сунул их в пороховой бочонок. Рванулось, взлетело к потолку пламя. Башня покачнулась, вздрогнула, осела, стены ее задвигались, и два последних этажа рухнули на уцелевший первый. Обломки вышки, камней и мусора разлетелись вокруг. Грохот взрыва оглушил всех толпившихся возле башни. Кони, вырвавшись из рук коноводов, носились по полю, люди бежали прочь от башни, а она грузно и тяжело валилась набок.

Дым, пыль и огонь на несколько минут закрыли место, где полчаса назад стояла сигнально-сторожевая башня егерского полка, носившая скромное название «Русский штык».

Командир роты егерей поручик Панкратов, которого и сердцах обругал юнкер, несмотря на тщеславие и желание казаться аристократом, был, в сущности, неплохим и знающим свое дело офицером. Прослужив одиннадцать лет на Кавказе, он хорошо знал горцев, неплохо разбирался и в обстановке. Как только зажегся сигнальный костер и началась ожесточенная пальба у сигнальной башни, поручик немедленно выслал к ней разъезд казаков, а летучую связь, как тогда называли почту, посадил на коней и приказал быть готовой отправиться к крепости Бурной с донесением о появлении мюридов.

Не успев отъехать от роты и на версту, казаки заметили конные и пешие толпы горцев, не только окруживших башню, но и шедших к укреплению. Казаки повернули назад, на намете примчались к форпосту, но поручик уже и сам понял угрозу, нависшую над ним, редутом «Вельяминовское» и крепостью Бурной. Четверо конных поскакали к крепости.

Панкратов, понимая, что удержать укрепление он не сможет, хотел отвести свою роту в крепость, но было поздно. Конница горцев отрезала дорогу, а пехота обложила укрепление.

— Будем биться до последнего… Милости от них не жди, — кивая на горцев, сказал поручик.

Солдаты заняли свои места. На валу стояли легкое орудие, ракетница и фальконет. Из четырех повозок, фургона и нескольких горских арб был составлен вагенбург, за которым засели стрелки, открывшие огонь по горцам. Солдаты с горечью и болью смотрели вперед, туда, где находилась башня и где неумолчно слышалась стрельба.

— Кабы помог господь, удержались бы наши, — крестясь, сказал один из солдат.

Остальные не отвечали ему, понимая, что горсточка защитников не может, не в силах удержаться в башне.

— Эта шайка не устоит противу нас, братцы, только бить на выбор, а там и в штыки, — начал было поручик, но глухой взрыв остановил его. Над башней поднялся сизо-белый, затем черный дым. Он кружился под ветром, потом рассеялся и осел. Башни не стало. Солдаты крестились. Кто-то из старослуживых громко произнес:

— Упокой, господи, души убиенных рабов твоих…

— Смирно! — закричал поручик. — Юнкер и отделение героями сложили свои головы за родину и царя. Покажем и мы, братцы, себя… Отомстим за своих… Орудие, бей гранатами и картечью по гололобым!.. Ракетнице и фальконету открыть огонь… Тут, куда ни бей, промаха не будет… Ишь ведь их сколько!