«Принесет Джанибек клятву — велю ему гнать половину эмиров в шею! Или еще лучше — казнить бескровной казнью. На языке мед, а за пазухой кинжал!»

— Величайший из великих, чей лик затмевал для благоверных солнце, ушел от нас! Магомед призвал его к себе! — вдруг раздалось громко-торжественное под кирпичными сводами. Все присутствующие тотчас пали ниц.

Когда первое изъявление траура завершилось, к Тайдуле подошел один из эмиров:

— Что ты здесь делаешь, женщина! Иди к другим женам, ваш удел теперь — оплакивать мужа!

Торжество и злость сплелись одновременно в этих словах. Вмиг ставшая никем Тайдула покорно согнулась и пятками вперед покинула зал. Оказавшись у себя, она с удивлением посмотрела на зажатый в руке скомканный кусок пергамента, поднесла ко лбу. Вой, долгий жалобный вой смертельно раненной волчицы нескончаемой песней потек из горла…

Москва-река бурно отгуляла приход тепла, широко разлившись и щедро напитав талой водою заливные луга. Прошли проливные дожди, слизнув в лесу остатки некогда толстого снежного покрова. Стены и башни Кремника, тесаные крыши домов, уложенные у пристаней пачки досок парили под яркими лучами солнца. На Яузе неистово перекликались кряквы и чирки, образуя семейные пары для извечной весенней обязанности — продолжения рода. Горожане сбрасывали тулупы и зипуны, расстегивали душегрейки, готовили заступы для скорых огородных работ. Весна!

Все это буйство проходило мимо гридницы Великого князя Владимирского Симеона. Солнце еще не заглянуло в нее через цветные стекла, в комнате царили полумрак и прохлада. И так же сумрачны были лица трех мужчин, от решений и воли которых в те времена зависели судьбы и Москвы, и всей Северо-восточной Руси. Это были сам князь, тысяцкий стольного города Василий и ближний боярин Андрей Кобыла.

Весть, доставленная голубиной почтой и ныне обсуждаемая ими, не могла вызвать улыбку на лице. Сарайский епископ сообщал, что решением большинства ордынских эмиров на освободившийся после смерти Узбека трон решено было посадить его старшего сына Тинибека. Надежды на приход к власти более дружелюбного к русскому улусу Джанибека окончательно рухнули.

— Псы продажные! — сжимал кулаки великий князь. — Некому было вовремя серебра им в карман насыпать, вот и откачнулись от Тайдулы и ее сына любимого. От воли бывшего хана своего откачнулись! Ведь в немилости был Тинибек у Узбека, каждому понятно! Последний год все указы ордынские за тремя подписями шли: ханской, главной жены, Джанибека! Главной квадратной печатью, золотой краской все это закреплялось! Все тлен! Что мыслите, бояре? Как дальше мне быть?

Скорого ответа ни от кого не последовало. Оба боярина понимали цену совета.

— Где нынче Тинибек? В Хорезме?

— Нет. Ушел с войском в улус Чагатая. Тимур-хан юг Хорезма пограбил изрядно.

— Это хорошо! Значит, присягу еще не скоро примет, на поклон можно не спешить. А в Сарае сейчас чья власть?

— Тайдула с Джанибеком столицу держат.

— Раздрай?

— Намечается раздрай, княже! Джанибеку бы сил поболе, мог бы и не пустить братца на Волгу.

— Вот когда слова отца Иоанна помнить нам надобно, бояре! Прав был игумен, ох как прав! Забьем удачно клинышек между родичами — долго дышать спокойно сможем. Теперь надо грамотно додумать, как?!

И вновь тишина воцарилась в горнице.

— Может, серебром помочь возможем? У Джанибека до ханской казны хода нет, эмиры свои замки навесили, поди. Лишь Тинибеку отомкнут, чтоб в милости быть.

Василий поддержал Андрея:

— Да, тысячи три-четыре гривен бы Джанибека на трон возвели! Признать бы его уже сейчас за великого хана, заплатить как выход московский. Он бы такую услугу вовек не забыл!

Симеон усмехнулся:

— Мыслите хорошо, да не очень-то гладко. Кто о том с Джанибеком баять будет? Я? Так меня к нему те же эмиры и не допустят, сотню препон возведут. Да и не можно мне сейчас Москву покидать, с Новгородом еще не все до конца улажено. Кого из вас послать? Прознают, с чем едете, забьют в колоду до Тинибека — жди тогда конницу на Русь! Конец настанет тишине нашей, кою отец таким старанием создавал. Отразить же орду мы еще не готовы…

Опять долгое молчание. Василий машинально запустил пальцы в курчавую бородку и теребил жесткие волосы.

— Сами не сможем близкого к Джанибеку человека заиметь? Такого, чтоб и с ним близок был, и на Русь наведывался. Баскак, купец, родич?..

Тут вдруг лицо Андрея просветлело. Он сделал глубокий выдох:

— Есть такой! Федоров же Иван говорил, что тысячный Джанибековой гвардии частенько в Коломну наведывается.

— И что? — вскинул брови князь. — Полагаешь, что возможно его переманить?

Андрей досадливо отмахнулся:

— Нет, я не про то баю, княже! Тот же Иван мне ведал, что его Андрей и этот нойон — кровные братья-близнецы! Этот-то племянник, татарином переодевшись, моих парней из тюрьмы татарской и вытащил. Мыслите, к чему веду?

— Подменить одного другим? Ты, Андрей, нонче с утра к чаре, случаем, не прикладывался?

Но тут и Вельяминов поддержал боярина:

— А что? Это мысль! Обдумать многое нужно только хорошенько, но если выгорит…? Мы ж тогда такого ценного человека в Орде заимеем! Давай-ка, Симеон Иванович, мы с Андреем сперва ночку-другую не поспим, Федорова Ивана в Москву вызовем.