Когда я говорил, что был в Спаниш-Тауне в то время, когда Сэм и Ридер проходили, я сказал неправду, я солгал, клянусь головой!..

Но пусть не винят меня в том, что я увлекся ужасами, это – сама правда! Беру в свидетели доктора Мозли и его «Treatise of Sugar». Это сама история! [197] И я не посмел ее подчистить, как отец Жуванси [198] подчищал классиков ad usum scholarum. [199]

В то время как я писал это, 6 января 1832 года, черное население Ямайки, вообразив, что король подписал указ об освобождении рабов, взбунтовалось в приходах Сен-Джеймс и Трелоне; [200] в первом селении было уничтожено пятнадцать дворов.

В Вестморленде, в Монтегю-Бэй сэром Уилобай-Котоном было объявлено военное положение.

Трех анабаптистских миссионеров заковали в кандалы как виновников и подстрекателей восстания.

В Монтегю-Бэй утвержден военный трибунал и назначены награды за поимку нескольких вожаков.

И сейчас вот, без сомнения, некоторым из этих африканских удальцов отсекли головы на плахе, и во имя христианского равенства английский топор вновь купается в крови рабов.

Звонили в колокол: было время гасить огни; разводили подъемные мосты; запоздалые горожане заторопились. Богатей Лион, расположившийся между двух рек, готовился почить, укрывшись в свои стены, как воин в железный панцирь.

По узкой пустынной набережной шагали двое – юноша и старик; шедший впереди слуга нес фонарь.

Я не совсем точно выразился, назвав это набережной, ибо в старину в большинстве случаев набережные, застроенные двойным рядом домов, больше походили на обычные улицы. Основания домишек, окаймлявших реку, омывались водой. Стоя на сваях или просто погруженные по пояс в болото, эти земноводные жилища фасадом своим выходили на улицу, в то время как противоположная сторона гляделась в реку, а отлогая, глубоко прорытая каменная лестница спускалась к испанскому водоему, местами отделенная от воды полоской земли, местами затопленная до половины.

Сколько преступлений перевидали эти камни!

От скольких убийств должны были содрогаться стены! О ужас! Проще простого было избавиться от врага, от соперника, от постылой жены, от зажившегося отца; несчастную жертву сбрасывали вниз: открывали люк, и все кончалось… Самое большее, слышался плеск падающего тела – гул водоворота заглушал предсмертные хрипы. О, если бы эти хранящие столько тайн развалины заговорили!..

Юноша, закутанный в светлый плащ, под фетровой шляпой, надвинутой чуть ли не до самых усов, был высокого роста и строен; по его развязной и щеголеватой походке, по бряцанию шпор, по шпаге, приподнимавшей край плаща, вы бы без труда распознали дворянина.

Старик кутался в черный плащ; из-под черной же бархатной шапочки выбивались седеющие волосы; в руках он держал свиток пергамента: словом, даже на расстоянии выстрела можно было бы узнать в нем доктора прав.

Но был ли то член муниципального совета, прокурор, судья или обыкновенный нотариус, – так или иначе черная ворона эта внезапно прервала молчание.

– Сеньер Эмар, – прокаркала она, – не сочтите меня чересчур бесцеремонным, но сия девица, с коей мне предстоит иметь дело, ежели верить вашему совершеннейшему вкусу, должно быть, недурна, не так ли?