Скамейка возле КПП действительно никогда не пустеет. На мое тонкое наблюдение Фредерик замечает все в том же легком стиле: «Мы не занимаемся агитацией. За нас это делает «сарафанное радио». Кандидатов много всегда. Наше предприятие не подвержено никаким кризисам — на нас всегда есть спрос».

Действительно, Иностранный легион не занимается саморекламой. Даже пункт информации, расположенный на вокзале в Марселе, закрывается раньше, чем все гражданские конторы во Франции: не в шесть, а в пять!

Легион вообще никак не рекламирует себя. Не зазывает к себе, это не армия США с ее рекрутскими пунктами в каждом городке и кричащими плакатами: «Вступай в армию: встретишь интересных людей!» Или: «Вступай во флот — увидишь мир!» Да и тыкающего в тебя пальцем «дяди Сэма» французы так и не удосужились придумать… Ну а если использовать для побуждения к патриотизму образ Марианны во фригийском колпаке с тем самым оттопыренным пальчиком и надписью «Ты мне нужен!», то это будет совсем уже другое кино.

Из шести тысяч желающих вступить в Иностранный легион берут тысячу. Те времена, когда по тюрьмам и лагерям военнопленных после обеих мировых войн рыскали «наборщики» и предлагали побежденным немцам и мелким французским уголовникам вступить в легион, где все-таки лучше, чем в камере или в бараке, давно уже в прошлом.

За всю историю легиона система рекрутского набора совершенствовалась в соответствии с событиями мировой истории. Статистика призыва в легион — это лучший сейсмограф потрясений европейской истории. Приток новых кандидатов всегда шел волнами — как результат политических, экономических или социальных «цунами». Никогда не менялся принцип подхода к набору пополнения: не давить, не заманивать. Кандидатов скорее отговаривать, чем убеждать. Не пугать, но говорить правду о том, что их ждет.

Раньше функция набора была возложена на командование легиона, то есть штаб, а с 2007-го набором в легион занимается отдельная структура. По-нашему, «мобилизационный отдел», по-французски — «Groupement de recrutement de la Legion etrangere» ( GRLE).

Голод толкает к приключениям. После первой войны, особенно в годы Великой депрессии, в легион старались попасть из-за безработицы, голода, нищеты и полной безысходности, если ты не научился «крутиться» в новой жизни, возникшей на обломках старых европейских империй. Но, отслужив первый срок, многие понимали, что легионер — это самый свободный человек на свете! Он свободен от тех проблем, что изводят людей на «гражданке»: он платит по счетам один раз и в одно окошко. К тому же дисциплина легиона и защищенность от конкуренции в человеческом муравейнике многим больше по душе, чем жестокая реальность внешнего мира.

И сегодня я слышал от легионеров разного цвета кожи и возраста одну и ту же фразу. Произносили они ее все по-разному: кто с застенчивой улыбкой, кто пожимал плечами, кто-то бросал взгляд куда-то вдаль, но все, совершенно не заученно, повторяли: «Мы — самые свободные люди». Может, самообман? Попытка убедить себя в правильности некогда сделанного выбора? Но за все время, проведенное в легионе, у меня ни разу не возникло ощущения того, что я снова в армии. Все это больше походило на команду корабля в плавании, где у каждого своя судовая роль, и каждый знает, что от того, как он ее станет исполнять, зависит в конечном счете, доберется ли их судно до порта назначения.

О причинах вступления в легион спрашивают только те, кто не имеет к нему отношения, люди «извне», пусть даже и военные. Для легионера — это промах, «фо па». Но чего еще ждать от чужаков? Каждый настоящий легионер знает, что этот вопрос находится вне этики взаимоотношений.

В каждой армии в казарме встречаются люди самых разных взглядов и происхождения, но в легионе — еще и люди разных национальностей и вероисповедания. Здесь и те, кто пытается забыть свою личную трагедию в семье, и жертвы войны, чей дом был разрушен, а близкие убиты врагом. И нередко им приходится служить со своими же соотечественниками, что лишили тебя всего. Есть здесь и те, от кого отказалась семья из-за проступка или преступления. И те, кому ничего не досталось при дележе отцовского наследства. И те, кто не приемлет политических перемен в своей стране и спасает свои воспоминания о прежней жизни в легионе. Но всех объединяет одно: нежелание гнуться под тяжестью жизни, чтобы не опуститься, не оскотиниться и не кануть в небытие. Здесь все верят, что служба — это новая жизнь, и легион действительно предоставляет тебе второй шанс. Как поется в старой легионерской песне: «Здесь и адвокаты, и врачи, судьи и маркизы, скрипачи и бывшие стряпчие, и даже священники, которые именем Господа благословляют легионеров».

В прошлом все желающие вступить в Иностранный легион добирались в форт Сен-Жан, а потом в форт Сен-Никола в Марселе или форт Де-Ноге в Фонтене-су-Буа под Парижем. Но никогда ни одного кандидата не принуждали силой или заманивали посулами, как в других армиях и флоте Ее Величества. Всякий, кто переступал порог призывного пункта, делал это по собственной воле и с полным соблюдением законности.

Что приводит людей на вербовочный пункт? Лучше всего на этот непростой вопрос ответил много лет тому назад генерал Голтье (Gaultier): «На этот вопрос есть столько же ответов, сколько кандидатов на вступление в легион».

«Мужчина, который из всех сил старается вступить в легион, часто обладает ненормальной психикой: это дегенерированный субъект, находящийся под дурным влиянием, неудачник» — к такому неутешительному выводу в 1912 году пришел врач военно-медицинской комиссии Жан Робалья, о чем пишет своему коллеге доктору Полю Шавиньи. Похоже, врачи не очень-то понимали, что легионер относится к особому, редко встречающемуся, психологическому типу личности.

Впрочем, такой вопрос никогда и не задают: это этика легиона. Однако если кто-то решил разоткровенничаться во время собеседования или позже, то в легионе хранят молчание. В Российской армии «писарь знает все» и не скрывает этого, становясь, таким образом, самым нужным человеком. В легионе любой, кто по долгу службы имеет дело с личной тайной человеческой души, держит рот на замке — это тоже этика, а не результат подписки «о неразглашении». Однажды у стойки бара один из офицеров поинтересовался моим мнением об одном из русских легионеров: его удивляли необщительность этого молодого человека и неумение поддерживать легкий разговор в «галльском» стиле. Я дал своему земляку отличную характеристику и пояснил, что французам его манера общения непонятна, потому что он — трудяга. А русские мужики, «les vrais moujiks», когда работают, не очень-то привыкли языками чесать. И тут краем глаза заметил, что бармен слишком долго протирает стакан, прислушиваясь к нашему разговору Когда он, наконец, водрузил чистый стакан на полку и отошел, я тихо поинтересовался у своего собеседника: