Период пребывания полка в Кшиве был богат на события, так как мы простояли там три с половиной месяца и не вели боевых действий. Поэтому я расскажу еще о нескольких происшествиях. Помимо катастрофы Филатова, в 1-й АЭ произошло еще одно летное происшествие. Во время учебно-тренировочного полета на спарке УИл-2 летчик Сукосьян с инструктором командиром эскадрильи Васильевым при заходе на посадку ухитрились сесть на самолет связи По-2, который стоял недалеко от посадочного «Т». Своими колесами «УИл» полностью срезал верхнее крыло По-2. Летчица, увидев, что ее самолет превратился в моноплан, залилась горькими слезами.

Немало времени и усилий пришлось потратить Сукосьяну, чтобы успокоить девушку. Причину происшествия оба объясняли примерно одинаково. Виновниками были оба. Оправдываться не пытались. Сукосьян допустил ошибку в расчете захода на посадку, поэтому к посадочному знаку они подошли с большим недолетом. Васильев, устраняя неточность, дал газ. При этом они настолько разогнали машину, что она стала перелетать за «Т». Вследствие плохого обзора из второй кабины Васильев дал возможность совершить посадку проверяемому, считая, что Сукосьяну лучше видно, куда он садится. Степан действительно видел под собой самолет, но посчитал, что успеет над ним проскочить. Хотя вину за поломку машины сваливали на Сукосьяна, прямая вина лежала все же на Васильеве. Он, как инструктор и командир, согласно существующим положениям нес полную ответственность за безопасность полета. К счастью, при аварии никто не пострадал.

Неприятности на этом аэродроме были и у меня. С наступлением холодных дней, когда морозцем сковало грунт и замерзли лужи, решили немного переместить стоянку самолетов. При установке самолета на новое место я не придал значения смерзшейся земляной колее от колес и решил рулить через колдобины. Они-то и подловили меня. Хвостовое колесо – дутик, как мы его называли, – перекатилось через бугорок колеи, подпрыгнуло, резко ударилось о второй бугорок и продавило фанерное перо хвостового оперения. Инженер полка Перепелица доложил о поломке командиру, отнеся вину за поломку на мой счет. Иван Иванович решил наказать меня рублем.

В течение полугода каждый месяц начфин батальона, обслуживавшего полк, удерживал с меня 75 % стоимости ремонта, который длился несколько часов. Если учесть, что в марте я безвозмездно подписался на заем в Фонд обороны в размере трехмесячного оклада плюс уплата партвзносов, то станет понятно, что в результате на руки я получал гроши. Деньгами я практически не пользовался – высылал их отцу и сестре, студентке одного из московских вузов. После этого я с конца 1944 года и почти всю первую половину 1945 года денег им не высылал.

Эта поломка, случившаяся по моей вине, была единственной за двадцать лет летной работы. Прошло около двух месяцев с тех пор, как я потерял своего стрелка. Как-то в начале ноября выхожу я из нашей землянки, намереваясь пойти на ужин, и в наступивших сумерках вижу, как навстречу в солдатской шинели топает мой Федя. Уж не померещилась ли мне? Окликнул: «Как ты здесь оказался?» Без привычной улыбки отвечает: «Пришел с того света». Обнялись. Стал расспрашивать его. При этом не мог не заметить, что виновником происшедшего он считает меня. Пришлось рассказать, как все было на самом деле. Он все понял и перестал на меня обижаться. По дороге в столовую он рассказал мне о своих приключениях. Свой рассказ Федюша начал с того момента, как вылетел из кабины и оказался верхом на фюзеляже: «Сижу на фюзеляже. Потоком воздуха меня потащило к килю. Машинально схватился за него руками, но удержаться не смог. Мгновение – и я в воздухе. Долго не мог нащупать вытяжное кольцо парашюта. Наконец увидел: вот оно, большое, красное. С силой выдернул его. Кольцо в руке, но парашют почему-то не раскрылся. Что такое, неужели, как у Кравченко, перебит тросик? (О случае, происшедшем с генералом Кравченко, дважды Героем Советского Союза, мы тогда все знали.) Пока в лихорадке соображал, в чем дело, почувствовал на спине какое-то подергивание и тут же сильный удар. Бросил взгляд на купол. Вот он, надо мной. Еще несколько секунд, и я на земле».

В момент приземления над ним пронесся Ме-109. Раскрой он парашют на большей высоте, туго бы ему пришлось. Из самолета он вылетел на высоте не более 100–120 метров. Для раскрытия парашюта этого было мало. От гибели его спасло то, что самолет в этот момент шел в наборе высоты. Сорвавшись с фюзеляжа, он какое-то время летел вслед за ним по инерции, описывая кривую. Все произошло в какие-то секунды, а сколько пришлось пережить! Для Феди это был первый и последний прыжок с парашютом. В школе воздушных стрелков курсанты практических прыжков не делали, прошли только теоретическую подготовку.

Инструкторы в шутку говорили: «Жить захотите – выпрыгнете и раскроете парашют». Так и вышло. Но на этом его приключения не кончились. Приземлившись, Федя собрал купол парашюта и спрятал его в гуще крапивы, в которую угодил. Заодно зарыл и партбилет. Место отметил камнем, положив его в приметном месте на случай, если потом придется его искать. Немцы, конечно, видели парашютиста и могли появиться в любой момент. Рядом был лес, но он решил туда не ходить, а отсидеться до темноты в крапиве.

Вскоре со стороны леса появилась группа солдат и сразу направилась к дому – хутору, близ которого он сидел. Немцы, очевидно, полагали, что Федя прячется на хуторе или в сараях. Стали их обшаривать. Поиск длился долго. День был на исходе. Ничего не найдя в помещении, немцы уже в сумерках прошли мимо крапивы, в которой он сидел. Не заметив ничего подозрительного, развернулись фронтом и ушли в лес. «Страх, – говорил Федя, – охватил меня настолько, что и в наступившей темноте я никак не мог заставить себя выбраться из крапивы. Мне все время казалось, что сейчас они выйдут из леса и схватят меня. И только когда он немного притупился, я выбрался из укрытия. Ориентиром для движения стали осветительные ракеты, которые выпускались на переднем крае. Кто их давал, не знаю, но по ним я понял, где проходит линия фронта. Как только взлетала очередная ракета, я сразу ложился на землю. Так раз за разом, как только наступила темень, я бросками продвигался к своим. Шел с пистолетом в руке, готовый в любой момент выстрелить».

Далее произошло следующее: «Поднимаясь в очередной раз, получил сильный удар по голове, от которого в глазах проскочили искры. Почувствовал, как в рот впихнули какую-то вонючую тряпку, как потом оказалось, портянку. С заткнутым ртом меня поволокли в неизвестном направлении. По тихому говорку понял, что это русские. Но кто они – свои или власовцы? Разобрать не мог. Затащили в землянку. В ней находилось несколько военных в нашей форме. Старшим у них, как я понял, был майор. С перепугу, несмотря на советскую форму, они показались мне власовцами. Майор стал задавать вопросы, не обращая внимания на мою русскую речь.