– Никто не найдет Лесную Дыру, – уверенно сказал Бессонов. – Это не смогли сделать в течение пяти лет, не смогут и теперь. У них пока нет такой техники, которая засекла бы мое убежище сквозь барьеры, создаваемые нашими приборами. А насчет нашего существования… Спецслужбы и так достаточно хорошо осведомлены о нем. Только они ничего не могут сделать. Пока не могут. Пока…

– Я не знаю, можно ли тебе верить. Нас уже столько раз обманывали…

– Я ему верю, – сказал Салем. – Я остаюсь.

– Я тоже, – быстро произнесла Диана.

– А ты? – Крюгер повернулся к Лизе.

– А меня что, кто-нибудь спрашивает? – Лиза оскалила белые зубки. – Я – так же, как Салем.

– Не прибедняйся. Ты всегда поступала так, как хотела.

– Хорошо. Я остаюсь. Сознательно.

– А ты, Николай?

– Слушай, Крюгер, – Николай медленно поднялся на ноги. – Может быть, ты самый умный в вашей компании. Ты самый недоверчивый – это не раз спасало тебе жизнь. Только знаешь… Никто не давит на тебя. Не спеши, подумай. То, что мы узнали сегодня, нужно переварить. Просто переварить.

– И то верно, – заметил Люк. – Знаете что? Пожалуй, объявлю-ка я сегодняшнее собрание закрытым, пока дело не дошло до мордобоя. Отдыхайте, ребята, набирайтесь сил. Ну и думайте, конечно. Подумать никогда не помешает.

Возможность поговорить с Бессоновым с глазу на глаз представилась для Краева только через три дня – тогда, когда Люк пригласил его на рыбалку.

Николаю казалось, что Люк нарочно избегает их компании. Дает им возможность собраться с мыслями, собраться с духом, чтобы принять решение. Салем и его команда всегда находились в некоторой оппозиции – и к миру чумников, и к миру "правильных". Но они не стремились изменить эти миры, разрушить их, чтобы попытаться создать что-то новое. Они верили в равновесие и их вполне устраивало то, что это равновесие существует. Теперь же им предлагали вступить ряды тех, кто существовал в этой системе много лет, ничем не выдавая своего существования. Тех, кто обладал истинным знанием и влиянием, поддерживая эту систему. И тех, кто собирался уничтожить эту систему одним решительным и точным движением.

Чем занималась их компания в течение этих трех дней? В основном играла в волейбол. Они проводили целые дни в спортзале, перекидывая друг другу легкий упругий мяч. Наверное, это было естественной защитной реакцией. Они не говорили о том, что было в их жизни раньше и о том, что ждало их в будущем, но до самозабвения бегали, прыгали по площадке и отражали удары противников. Они разделились на две команды – в одной находились Салем, его сестрица и Краев, в другой – Крюгер, Диана и Таня. Вначале команда Салема проигрывала безбожно – из-за Краева, конечно. Он не играл в волейбол со студенческих лет, да и в юности не блистал мастерством в обращении с мячом. К тому же физическая его форма, несмотря на чудесное омоложение, не могла идти ни в какое сравнение с выносливостью и натренированностью остальных. И все-таки он прогрессировал. Когда в начале второго дня они выиграли в первый раз, Лиза с визгом бросилась ему на шею, а Салем бросил на него одобрительный взгляд. Некая ловкость, даже природная грация, никогда прежде не востребованная, проявлялась в Краеве, вырастала в нем и заставляла его удивляться самому себе. И, когда ночью он лежал и прижимал к себе Лизу, мирно посапывающую, утомленную любовными упражнениями, Краев спрашивал себя: что же с ним случилось? Он вслушивался в себя, заглядывал вглубь себя и находил там страх. Страх, что все хорошее может закончиться и он снова превратится в прежнего себя – в человека с больным телом и больной душой, пожилого и издерганного.

– Что со мной происходит? – спросил он Бессонова. – Почему я молодею, Люк? Ты знаешь это? Ты должен знать все.

– Не знаю, но догадываюсь. – Люк взмахнул спиннингом и ловко закинул в воду длинную лесу, увенчанную сияющей блесной.

– Что это? Объясни мне.

– Не буду. – Люк закрутил катушку, блесна начала свое движение, разрезая чистую темную воду острым треугольником волн.

– Может быть, это любовь?

– Может быть… Хотелось бы на это надеяться.

– Что со мной? – Краев оперся на спиннинг, которым так пока и не научился как следует пользоваться. – Почему ты не хочешь говорить со мной на эту тему? Неужели все настолько плохо?

– Ты счастлив сейчас? Ты доволен своим физическим состоянием?

– Да. Да.

– Тогда не задавай себе глупых вопросов. Цени свое здоровье. Быть безнадежно больным намного хуже. Можешь мне поверить.

– Что с тобой, Люк? Тебя трясет намного больше, чем раньше. Болезнь Паркинсона?

– Нет. Это побочное действие противораковых лекарств, мне приходится принимать их в огромных количествах. Я хочу дотянуть, увидеть результаты своей работы.

– Глаз?

– Да. Рак сетчатки.

– Когда это началось?

– Год назад. Я продержался уже год – не так уж и плохо. Глаз мне удалили, конечно. Но у меня полно метастазов. Те, кто меня лечит, не говорят мне об этом. Но я чувствую, что они есть, они пожирают меня изнутри – маленькие незаконные ублюдки, отпрыски злокачественной опухоли. Я хочу успеть, Николай…

– Все будет хорошо, Люк. – Краев положил руку Бессонову на плечо и сквозь ткань куртки ощутил, как тот исхудал. – Все хорошо…

– Куда уж лучше? – Бессонов подсек рыбу, клюнувшую на блесну. Катушка его с треском потянула леску из воды, и здоровенный окунь плюхнулся в садок. Бессонов положил спиннинг на траву, вытер пот со лба рукой. – Жарко сегодня…

– Слушай, Люк… – Краев воспользовался передышкой, спешил сменить неприятную тему. – Как тебе удалось этого добиться? Почему ты живешь здесь, в центре России, контролируемой насквозь, и тебя не могут найти? Почему твои люди работают в органах контроля и власти и их не могут вычислить?

– Потому что Россия контролируется далеко не насквозь. А мои люди? Я научил их, как избегать ловушек. В этом и состоит основное искусство быть нераспознанным.

– Кто твои люди? Чумники или бараны?

– Они притворяются баранами. На самом деле они вообще не вакцинированы. Они – обычные люди. И их довольно много. Вирус не живет в них, так же, как и во мне.