Шумнули круг. Но казаки, заслышав, что Карача харчи обещал немедля прислать, тут же проголосовали за посыл Кольца с отрядом на подмогу Караче и Сейдяку.

— Ну вот! — сказал веселый Кольцо. — Круг — он всегда прав! Народу виднее, где правда, а где кривда. — И, уже садясь в сани, прощаясь с атаманами, сказал: — Ермак — старый! Вы от него страха набрались! Он все вздыхает — что да как. Семь, мол, раз-отмерь — один отрежь… Он да Старец его. Этот уж вовсе из ума выжил да с голоду ошалел. А я, братцы, никак не могу видеть казаков, от голода помирающих! По мне, уж лучше — в бою! В пытке — и то лучше! А здесь не могу — все таскаем своих, все таскаем! Я вот горы эти, из людей сложенные, видеть не могу! Я с ума сойду здеся!

Он обнялся со всеми, кто остался, простился с больными:

— Крепитесь, ребятушки! Мы тотчас, как до Карачи доберемся, все жалование вперед возьмем! И все хлебом да припасом крупяным! Дожидайте харчи! Держитесь! Скоро кулеш с бараниной исть будете!

Молча смотрели казаки, как по льду реки уходил отряд в сорок человек. Вот еще можно разглядеть выцветшие тумаки на шапках, вот поблескивают бердыши, вот видны еще фигуры, размахивающие руками, в такт лыжной ходьбе, а вот уже только точки… И нет их! Один снег слепит февральской белизною.

— Что-то не лежит у меня душа! — сказал Михайлову Мещеряк. — Надо Ермака дождаться!

Ермак примчался через пять дней. Старец послал ему вестника, как только явились послы Карачи. Но уж больно быстро Кольцо решение принял, быстро круг уговорил.

— Ах! — кинул шапку оземь старый атаман.
– Опоздал! Ах, горе! А вы-то куда смотрели? — накинулся он на атаманов. — Вы же старше, вы же опытней!

— Да и Кольцо не дитенок! — отвечал Мещеряк за всех.

— Да как же не дитенок! Он сердцем чист! Душой горяч, а ум ом-то — младенец! И вы за ним! Да как же можно было на таковую службу казаков отправить, а заложников-аманатов у Карачи не взять!

— Дак ведь они в дружестве с нами… — прогудел Яков Михайлов.

— Да ты чо, забыл: с басурманом дружись, а за саблю держись! Что ж вы натворили!

— Да что ты казнишься-то так, батька!

— Да как же не казниться? Басурман в крепость допустили — чтобы они все наше нынешнее художество сосчитали! Аманатов не взяли! Отправили Кольца, а куда? Где нонь Сейдяк стоит? Ай, беда!

— Да что ты убиваешься так! — утешал Ермака Мещеряк. — Может, еще и обойдется! Навроде послы были степенные, дружественные…

— Да нечто можно на войне на авось полагаться? Погубили вы Кольца! Сколь дней его нет?

— Да скоро неделя.

— Что, Сейдяк за двести верст кочует? Может, больше? Где от Кольца вестник?

— Батька! — сказал Яков Михайлов. — Моя вина. Пусти меня с казаками, я по следам разыщу. Разведаю!

— Не смей никуда из крепости ходить. Все, что я привез, весь припас — поделить! Казакам дать подкормиться. В караулах стоять недремно. Ой, чует мое сердце — беда грядет!

Но Яков Михайлов ушел в разведку с десятком казаков ночью. Ушел — и не вернулся.

На третий день после его ухода Ермак приказал нее припасы, пушки, пищали, всех казаков и стрельцов подымать — грузить на собачьи запряжки, на сани, и перевозиться в Кашлык.

— Померзнем в Кашлыке-то, — засомневался Мещеряк.

— Пусти казаков вперед — пущай бани топят. Хорошо, Господь надоумил: Кашлык, Сибирь-город, мы поновили да дров хоть заготовили! Как чуял я — тамо нам оборону держать! На Карачин-остров у нас и людей не хватит. А острожек в Каш лыке помене, может, отстоимся…

Два дня спешным порядком перетаскивались с Карачина-острова в Кашлык. Даже несколько оставшихся к живых стрельцов помогали через силу. Мещеряк уходил последним. Он забежал в Ермакову землянку:

— Батька! Все! Уходим!

Ермак сидел на пустой лавке. В распахнутую дверь ярко плеснул солнечный свет. И Мещеряк увидел, что у атамана лицо мокро от слез.

— Ах, Кольцо, Кольцо! — шептал атаман. — Детская душа! Бесталанный ты мой!

Поганый Карача

В политике не бывает ни чужих, ни своих, говорят даже, что не бывает друзей и врагов, а есть выгодные союзники и не выгодные…

В этом смысле Карача хана Кучума был настоящим политиком. В свое время он был царедворцем и приближенным Едигера. Когда Едигер пал, с ним погибли многие его сторонники, не говоря уже о родичах, которые истреблялись поголовно. Карача уцелел. И не просто уцелел, но сохранил должность. Может быть, поэтому история не сохранила его имя. Он был не человек, а должность! Потому должность и стала его именем. И друзья и враги звали его «Карача», и когда произносили это слово, то сразу понимали, кого имеют в виду. А как звали его родители, никто не помнил, да иногда дела его были таковы, что сомневались -а были ли у него родители, не прямо ли из мрака преисподней явился этот человек?