никто не прикасается, чем они будут рисковать вновь почувствовать боль.

О, как мой вид отталкивал людей! Пять лет проказы превратили мои пальцы в

скрюченные обрубки. Кончиков пальцев уже не было, как и частей уха и носа. Видя меня, отцы прижимали к себе детей. Матери закрывали лица. Дети указывали пальцем и

глазели на меня.

Лохмотья не могли скрыть мои раны. И повязка на лице не могла скрыть ярость в

глазах. Да я даже и не пытался ее скрывать. Сколько ночей я грозил искалеченным

кулаком безмолвному небу: «Чем я заслужил такое?» Но ответа все не было.

Некоторые думают, что я согрешил. Другие считают, что согрешили мои

родители. Не знаю. Я знаю только, что устал от всего этого: ночей в колонии, зловония. Я так устал от проклятого колокольчика, который я должен носить на шее, предупреждая людей о своем присутствии. Как будто мне это нужно. Достаточно

одного взгляда, и все начинают кричать: «Нечистый! Нечистый! Нечистый!»

Несколько недель назад я осмелился пройти по дороге, ведущей в мою деревню. Я не

хотел заходить туда. Видит Бог — я хотел только вновь увидеть свои поля.

Взглянуть на свой дом. И увидеть, если повезет, лицо жены. Я не увидел ее. Flo я

заметил детей, играющих на пастбище. Я спрятался за деревом и наблюдал, как они

резвятся и бегают по полю. Их лица светились такой радостью, а смех был так

заразителен, что на мгновенье, лишь на мгновенье, я больше не был прокаженным. Я

был земледельцем. Я был отцом. Я был человеком.

Наполнившись их радостью, я сделал шаг вперед, вышел из-за дерева, выпрямился, вдохнул полной грудью... и они увидели меня. Они меня увидели, прежде чем я мог

скрыться. И они завизжали. И они разбежались. Один из них, однако, задержался, оторвавшись от остальных. Этот ребенок остановился и смотрел в мою сторону. Не

знаю, да и не могу сказать наверняка, но думаю, на самом деле думаю, что это была моя

дочь. И я не знаю, не могу сказать с уверенностью, но мне кажется, что она искала

отца.

Именно этот взгляд и заставил меня сегодня сделать этот шаг. Конечно, это было

безрассудно. Конечно, это было рискованно. Но что я терял? Он называет Себя Сыном

Божьим. Он или услышит мою жалобу и убьет меня, или примет мою просьбу и

исцелит меня. Так я подумал и пришел к Нему с дерзновением. Движимый не верой, а

17

отчаянной яростью. Бог обрушил это несчастье на мое тело, и Он же или исправит

это, или прекратит мои страдания.

Но потом я увидел Его, и, еще только глядя на Него, я изменился. Вы помните, я

земледелец, а не поэт, поэтому я не могу найти слова, чтобы описать то, что увидел.

Могу сказать лишь одно: утро в Иудее порой выдается таким свежим, а рассвет —

таким величественным, что один взгляд на них заставляет забыть об ожидающей

тебя дневной жаре и о бедах и печалях прошлого. Когда я взглянул в Его глаза, я увидел

утро в Иудее.

Он еще не произнес ни слова, но я уже знал, что Ему не все равно. Каким-то образом

я знал, что Он ненавидел эту болезнь так же, как и я. Нет, даже больше! Моя ярость

превратилась в доверие, гнев стал надеждой.

Из-за валуна я смотрел, как Он спускается с холма. За Ним следовали толпы людей. Я

ждал, и когда Он был в нескольких шагах от меня, я сделал шаг вперед.

— Учитель!

Он остановился и посмотрел в мою сторону, как и десятки других рядом с Ним.

Волна страха прокатилась по толпе. Руки взметнулись вверх, закрывая лица. Дети