В небольшом городе трудно хранить тайны. И все же надо быть осторожным: незаметней прошмыгнуть к Минной, попасть на барказ. По улице шел с кошелкой Гаврила Иванович. Борис притаился за стволом каштана. Старик не заметил его. В кошелке рыба: пошла султанка.

Ясно представил себе: султанка кипит на сковородке в собственном соку, стучат чайные чашки, Витька раньше всех получает свою порцию, старается есть самостоятельно, вымазался по глаза и доволен. «Папа где?» — спрашивают ребенка. — «Папа служит на клейсере». — «Ты любишь папу?» — «Очень». Несмотря ни на что, ребенку прививают очередную дозу уважения к отцу. Таков принцип рабочей семьи. Борис бичует себя. Но вот барказ наполнился, стукнули уключины, матросы разобрали весла.

Живая вода плещется у низких бортов. Нагулявшиеся вволю матросы полны веселья. Кое у кого на белых рубахах следы помады. Девчонки танцуют и прикасаются губами к рубахам — поди отучи их от этого озорства. Встретился катер. На корме Черкашин. Лучше всего, если он не заметит, нужно только нагнуться, поправить шнурки. Волны от катера расходятся тремя бугристыми линиями, толкаются в левый борт барказа. Впереди возникает угрюмая громада корабля.

После ужина Катюша помурлыкала песенку возле кроватки сына и, когда он уснул, осторожно вышла на кухню.

Из столовой доносились голоса:

— Ты готовься в институт, Галина. Подруга ходила с книжками, а почему перестала? Вдвоем сподручней.

— Видишь ли, папа… Пожалуй, мне надо искать работу.

— Учение тоже работа. Катерина не пошла, замуж поторопилась… А что вышло? Учись, пока я жив. Буду, между прочим, печки мастерить. Доход. А как же!

Катюша прильнула к окну.

«В твоем характере появилась раздражительность, — слышался ей голос Бориса, — ты стала излишне подозрительной. Это не украшает женщину и угнетает мужчину».

Она не хотела рвать тонкие нити доверия, старалась найти ему оправдание. Может быть, виной ее мнительность? Объясни, а не отнекивайся, не хитри!

Не у кого попросить совета. Стыдно. Сразу глаза загораются любопытством: «А ну-ка расскажи, расскажи…» В конце концов одни бесполезные советы или утешения. С отцом не поговоришь откровенно. Так уж повелось с детства. В свое время помогла Аннушка, и для нее Катюша сохраняла видимость своего счастья.

Где он сейчас? Его же видели в городе. Он шел домой. Катюша накинула на плечи платок, зажала в пальцах его концы и так, со скрещенными у подбородка руками, побрела по улице в потоке людей. Морская фуражка. Может быть, он? Нет. Равнодушно шагал чужой человек. Снова белая фуражка, и опять не он… Как много чужих людей даже в этом городе, где она родилась и выросла. Может быть, пришлые люди? Возможно. Везде новые дома. Она принимала участие в их стройке. Сколько дней и ночей! Сколько раз под дождем и снегом в задубелом ватнике она поднималась по проходам туда, где сейчас крыши, а под ними светятся окна, движутся тени! Легче создавать уют для других, трудней — для себя. Никто не спросит ее, как ей живется в этом мире, широком и большом. А для нее он узкий и глухой, как расщелина в гранитной скале.

Полумесяц, будто забредший с мусульманского Востока, светил над бледными дворцами с их колоннами и лоджиями, с ориентальными орнаментами. С моря наступала прохлада. Каштаны плыли в дрожащем лунном свете.

И там, в заливе, — не спутать ни с чем — черный силуэт «Истомина».

«Зачем, зачем все так сложилось? — растерянно думала Катюша. — Почему именно я должна терпеть такую муку?»

Машинально завернула к Ступниным. Недавно приехал Михаил Васильевич, собрались родственники. Сестра Татьяны Михайловны полна восторженной и беспокойной любви к своему первому ребенку, поминутно выбегает в детскую. У них все как надо, но собственное счастье глухо к чужому горю.

Катюша сдержанно похвалила детей, посмотрела новорожденного. Молодая мать нагнулась к кроватке, поправила одеяльце. Эти люди и не подозревали, как много они имеют. Они пользовались счастьем не задумываясь, как пользуются воздухом и солнцем.

«Все-таки люди всегда заняты только самими собой», — маниакально повторяла Катюша, бредя к Графской. Она не осуждала их. Она страдала от собственного одиночества.

Из репродукторов, как звонкие шары, выкатывались слова: «Он вас топчет под собой, бьет своим копытом…» Полумесяц купал каштаны в своем свете, топил их, а железные трубы орали: «Конь несет меня стрелой, а куда — не знаю».

Хотелось рыдать, кричать. Бесстрастно шагали матросские патрули. Холодные, мрачные, темнели в заливе стальные гиганты. Словно выжженный лес, поднимались на них мачты. Бледная колоннада Графской казалась загадочным входом в какое-то прибежище стали, погруженной в черную пучину.

А ведь мог же появиться оттуда, с корабля, свежий, сильный, застенчивый парень с цветами в загорелой руке! Возле него всегда было так надежно, он никогда не обидит. А рассталась с Петром — не жалела, так и должно было случиться.

Обнаженная память воскресила образ другого человека. Милое доброе лицо Вадима. Танцплощадка. Первый падекатр, неловкий, несмелый. А потом Борис. Зеленый берет… «Он вам не идет, Катенька…» Раздражение и любопытство. Жажда испытать что-то невыносимо привлекающее и страшное, когда все вдруг смешивается, я сияет, и меркнет, и летит в бездну… Почему Борис? Какие нелепые законы управляют случаем? Человеку дана всего-навсего одна жизнь. С кем он свяжет ее? Счастливо или трагично? Неосознанный порыв, темный инстинкт в одно мгновение, вслепую решают самую сложную задачу. Один отвергнут, второй забыт, третий избран. Почему? Кто он, избранный? Более дерзкий, более опытный, менее порядочный или самый достойный?