Шрифт:
— Вероятно, не без оснований?
— Разве ты меня не знаешь? Конечно. Для меня женщины — все. Таков уж мой несносный характер. Я алкоголик в этой области. Не могу с собой совладать. Знаю, это плохо, некрасиво, ненужно, пошло. И не могу… — Борис вскочил, взъерошил волосы, зажмурился. — Ты помнишь Ирину Григорьевну? Ту, я тебе рассказывал… «Астория»… Шехерезада… Помнишь?
— Да. Она здесь?
— Представь себе, Вадик, здесь. Живет в этом самом городе. Не удивляйся. Безопасна. Отбила у какой-то толстой дурехи мужа. Офицер, прогрессирующий, со смекалкой. Есть такой Черкашин…
— Черкашин?
— Ты его знаешь?
— Я его не знаю. Но сегодня у Дуванкоя задержали отца этой самой Ирины Григорьевны…
Ганецкий растерялся:
— Не путаешь? Его фамилия Веселков.
— Да. Веселков.
— Как же это могло произойти? Чушь! — Ганецкий требовал подробностей.
Пришлось восстановить картину поездки из Симферополя, полет хищников на вершине, глоток воды из реки и, наконец, наряд из морпехоты — молодцы в сухопутной форме с автоматами сняли с машины пожилого человека, не обнаружившего при этом ни возмущения, ни испуга. Позже, тронувшись дальше, они увидели встречную машину, спешившую к Дуванкою. Фуражки? Нетрудно догадаться, к какому ведомству принадлежали офицеры.
— Ты меня извини, — Ганецкий заторопился, надел китель, — мне нужно еще проверить кое-что к завтрашним занятиям…
Вряд ли Вадим мог догадаться, что ровно через час запыхавшийся Ганецкий уже оказался у дверей неприветливо встретившей его женщины.
— Без предупреждения? Я же говорила…
— Не решился позвонить вам с корабля, — Борис оглянулся, — прошу, извините меня…
Ирина почувствовала недоброе.
— Заходите. Ну что вы мнетесь! — голос ее задрожал. Движения рук, всего тела сразу же изменились. Только закрыв дверь, она чуточку отошла, прислонилась спиной к двери и жестко потребовала: — Говорите же. В чем дело?
— Григорий Олегович дома?
— Нет… Скоро должен быть. Поезд приходит утром. В Симферополе не всегда можно достать машину.
— Тогда я обязан…
— Не тяните. Что вы мямлите?
— Григория Олеговича… задержали… на капепе…
Ирина вздрогнула, но тут же взяла себя в руки, выпрямилась.
— Бывают всякие ошибки.
— Не сомневаюсь. Безусловно ошибка. Узнав, я решил… счел своим долгом… Мало ли что…
— Не оправдывайтесь. Спасибо… Боря. Как вы сумели уйти с корабля? — в голосе ее звучала тревога.
— Отпросился под предлогом… заболела жена.
— Я очень вам благодарна. Идите, идите…
На улице Ганецкий осторожно огляделся. Противная дрожь овладела его телом. Или потянуло прохладой с моря? Спина похолодела. Почему постовой так на него посмотрел? «Может быть, за домом уже следят?» Во рту появилась противная горечь. Скорее отсюда. И самое главное, принять независимый вид. Фуражку немного набок. Пусть милиционер озирает его спину. Выправку. Так! Постепенно он удаляется от грозившей ему опасности. Отец Ирины никогда не внушал ему особых симпатий. Хоть он и не вызывал подозрений, все же что-то в Ганецком протестовало против этого деликатного, мшистого человека. Да, да, именно мшистого. Кора покрыта мохом. Дерево с опавшей листвой и голыми ветками…
На корабль — нельзя. Отпросился домой. А если дотошные следопыты станут проверять? Завернуть домой! А как схитрить? Чем объяснить неожиданное просветление? Мозг деятельно подсказал выход: приехал Вадим. Лучшего не придумать! Все правильно. Примирение обеспечено. Ганецкий уверенней зашагал по улице, не предполагая, какие неожиданности несет ему будущее.
Улицы постепенно закипали толпой. Вспыхивали фонари. Щебечущие девушки скользили в поисках своего девичьего скромного счастья. Где-то уже требовательно взывали трубы, и казалось, до слуха доносится знакомое шуршание подошв на танцплощадке. Драматизм положения постепенно ослабевал, трезвый анализ сменял возбуждение, позволяя Ганецкому успокоить и победить самого себя…
II
— Ты должен немедленно, сию же минуту быть дома, Павел, — не своим голосом потребовала Ирина и, не объясняя причин, положила трубку.
Черкашин бегом взбежал по лестнице.
— Большое несчастье, Павел. — Ирина глухо зарыдала.
Он провел ее в спальню, придерживая за плечи, усадил в кресло. В зеркалах трельяжа отражалось ее лицо с размазанными ресницами.
— За что? Когда? — Черкашин пробормотал вопросы, почти не соображая, для чего он их задавал.
Ирина вытерла щеки, бросила платок на трельяж.
— Не трясись… Его задержали, и только. Я уже звонила туда.
— И только?.. Я ручался за него… Ему дали пропуск сюда, потому что я…
Ирина прервала его:
— К чему все это? Разве теперь не все равно? Упреки мне! Но я и так наказана. В беду попал мой отец… — И потвердевшим голосом сказала: — Ты должен выручить отца.
— Не могу.
— Ты должен.
— Не могу. Я всегда чувствовал, что он темный человек!