— У меня, знаешь, на душе полегчало, — признался Василий.

— Переживал?

— Очень, — Василий смущенно махнул рукой. — Не знаю почему. Или потому, что я привык к ней. Ты ушел на флот… Бывало, забежит, растормошит нас всех, ребят, такая веселая и чистая. Не смеешься надо мной?

— Нет, что ты! Для этого в основном и приехал. Потолкую с ней. А как?

— Намекни ей, отзовется. Ей обиду тяжелее таскать. Мне вот полегчало…

— Спасибо.

Попадались норы-кургашки, заброшенные сусликами, ушедшими подальше от шума машинно-тракторной станции.

Отчетливо выделяясь на фоне неба, шла клином на юг гусиная стая.

Над крыльцом конторы центральной усадьбы висел флаг. Тракторы вытягивали в колонну комбайны и молотилки. К ним подстраивались бестарки, волокуши, тягалка…

— Архипенко! Опаздываете! — издали прокричал человек в длинной рубахе, пятнами пропотевшей на его спине.

— Точно! Кирилл Иванович! — Василий подошел ближе, указал на свои часы. — Вы же сами мне их вручали. Идут по кремлевской башне, товарищ директор.

Директор поздоровался, засунул за ухо химический карандаш, оставив на выстриженном виске черточку.

— Шучу. Флагман никогда не опаздывает!

Возле склада горючего послышались громкие, требовательные голоса:

— Не трогать! Топливо не трогать!

Директор протолкался к атакованному кладовщику, детине в голубой майке, расползшейся по швам на его могучем торсе.

— Что вы, товарищи! Загорелись возле бочек с горючим! Опасно, товарищи! Заправка, как и договорились с краем, на промежуточных базах. Вы же в нефтяные районы едете. Там бензин кони не пьют.

Обоз тронулся ровно в десять часов. Облако пыли поднялось и повисло над всем трактом. Уходили комбайны, завешанные мешками с харчами, велосипедами, баклагами с водой и канистрами.

— До свиданья, Петя. Если что не так сболтнул, извини.

— Все так, Вася, теперь встретимся через год.

На людях не покажешь своих чувств. Братья ткнулись сжатыми губами в щеки друг друга.

— Это, старшина, тоже боевая операция, — сказал директор и вытер пот. — И, как любая боевая операция, требует знаний и хладнокровия. Приглашаю на перекур. Домой я вас на машине отправлю. Ишь какой чистенький! И в отпуску сами стираете?

— Э нет, товарищ директор. Сестренка и мамаша разве разрешат. Начни сам стирать — обида…

Кирилл Иванович взял Петра под руку, и они пошли по узкой аллее туи.

— Объясните мне, пожалуйста, что такое шкафут. Всякая ли палуба шкафут и всякий ли шкафут палуба? И второе, поскольку вы сигнальщик: почему у вас такая старина? При Петре флагами разговаривали — понятно, радио не было. А теперь, когда созрела такая техника, почему флажную сигнализацию не отменят? Отсталость! Поверьте мне, отсталость!.. Мне, как механизатору, тем более все это понятно. Начни-ка я флажками приказания отмахивать полевым бригадам — вот и готов объект для «Крокодила»…

Из кабинета, узкой клетушки с одним окном, видны были вечнозеленые туи и кормушка с воркующими возле нее голубями-дикарями.

— Кабинет у меня плохонький, зато вид — природа и голуби. Раньше я сидел там, где сейчас бухгалтерия. Окна выходили во двор усадьбы. Сидел как на иголках. Технику на моих глазах мордовали. Ужасно! Никогда нервы не отдыхали. А теперь вот еще придумали взаимопомощь. За себя и за других отвечай. Объявился у закубанцев урожай, и табак выдул в полтора человеческих роста. Для них хорошо, а тебе лишняя забота. — Директор предложил папиросу. — Приходится болеть дважды за то самое зелье, которым мы себя травим… — Он чиркнул спичкой и, перегнув изрядно располневшее туловище, поднес огонек к папиросе, зажатой на излом в смуглых пальцах старшины. — Только один градус ниже нуля, и можете заказывать панихиду всем неубранным плантациям. Зрелище страшное! Вчера зеленый лес, коня и всадника не видно, а сегодня, смотришь, беловатая изморозь, почерневшие и сникшие листья, и стебли, как палки.

— Почему же допускают до такого безобразия?

— А руки где? План дают во-о, на сто страниц, а убирать некому. К тому же так повелось, что за табак руководителей меньше ругают, чем за хлеб. Сколько тысяч пудов высокосортных «трапезундов» бросали кошке под хвост! Труды колхозников пропадали. Вот в этом году и маневрируем техникой.

— Себе не в ущерб?

— Государству видней, — уклончиво ответил директор.

— А вы не государство?

Кирилл Иванович загасил в пальцах недокуренную папироску, созвонился с кем-то по телефону, подписал красными чернилами несколько бумажек, принесенных в потрепанной папке главным бухгалтером: сизоватый нос бухгалтера, если верить народным приметам, разоблачал близкое знакомство с добротной виноградной самогонкой.

— Все употребляют ее, грешную, — сказал директор после ухода бухгалтера.. — Только каждый по-своему подводит под выпивку базу. Спрашивал этого служителя двойной итальянской счетной системы: зачем пьешь? Ответил: «Культурно развлекаюсь, товарищ директор». У него база — борьба за культуру. Пойди разубеди его. А деловые качества у этого сизого носа отличнейшие. Недаром говорят, что алкоголю подвержены в большинстве случаев талантливые люди. Утверждение, конечно, парадоксальное, но доля правды есть. Имею в виду, конечно, не каких-нибудь там копеечников-иноземцев, им жадность мешает пить, а наших русских соотечественников.