— На третейское разбирательство? — Петр улыбнулся.

— Погляди…

Петр узнал почерк Маруси. Чувствуя, что краснеет с затылка, он вслух прочитал бумагу. Матрена Кабакова тоже просила перевести ее с полеводства «на коконы».

— Какой же вывод, Михаил Тимофеевич? — спросил Латышев.

— Не понял разве?

— Понял буквально, — Латышев сам перечитал заявление, поднял на Камышева холодные глаза.

— Каждое заявление колхозников как басня, — пояснил Камышев, — оно коротко, просто и содержит смысл, не выраженный словами… Ты же знаешь, что всех работающих на коконах мы отовариваем на трудодни шелками, точно так же, как за свеклу — сахарным песком и хлопчаткой. Вот у Матрены и созрела мысль: добыть дочке шелковое платье натурой с трудодня. А дочка — невеста! Как ты думаешь, Петр?

— Бьете вы, как из зенитного автомата, — пробурчал тот, не ожидавший такого вопроса.

— Я, милый ты человек, бью по видимой цели, а?

— Пожалуй, по видимой…

— Ты не смущайся, старшина, — ласково заметил Камышев. — У нас свой порядок. Нас в райкоме похвалили за формирование новых семей. Тебя здесь два года не было? Ну вот, за это время сформировали пятьдесят шесть новых семейств. Точно, Латышев?

— С Хорьковым — пятьдесят семь, — поправил Латышев.

— Хорьков сам сформировался, не напоминай! Каких лошадей мне запалил, хищник! — Камышев положил руки на плечи Петру и поглядел на него своими действительно фанатичными глазами. — Каждой новой семье — дом… Мать не бросишь? Хорошо! Чем другим поможем. А я — посаженным отцом… Были мы с твоим отцом дружки-приятели. Верь Камышеву, верь мне, как отцу, худо тебе не сделаю…

Петр и Латышев вышли из правления вместе. Улица с запыленными акациями была безлюдна, лишь изредка показывалась на ней машина или повозка. Где-то в переулке перекликались женщины: казалось, они бранятся.

— Вы куда? — спросил Латышев.

— Туда, в ту сторону, — Петр неопределенно махнул рукой. Ему хотелось повидать сегодня Марусю.

— Мне по пути.

По-прежнему называя Петра на «вы», Латышев спросил, окончательно ли Петр решил вернуться в станицу.

— Окончательно.

— Рассчитываете работать в артели?

— А где же еще?

— Ну, работать можно, где угодно. В райкоме место подберут. — Латышев указал на элеватор: — Можно и туда пойти, директором. Не клят и не мят, а деньги живые.

— Я не думаю о деньгах.

Латышев окинул Петра снисходительным взглядом.

— Не мешает и об этом подумать. Сейчас у вас на военной службе таких вопросов не возникает. А вот как отпустят на свои харчи, задумаетесь.

— Тогда будет видно.

— Я по-дружески. Не обижайтесь. Камышев, как я понял, намечает вас в бригадиры-животноводы. С материальной стороны в лучшем случае в месяц выйдет пятьсот. Если и зерно перевести на рыночную стоимость.

— Мне хватит.

— Смотрите. Самое главное — ясно видеть поставленную перед собой цель. Если видишь цель, пусть даже отдаленную, в конце концов обязательно в яблочко попадешь.

— Если глаз верный.

— Сигнальщик должен иметь верный глаз, не так ли?

— Безусловно.

— Вы, как я слышал, за технику ратуете. Понятно. На кораблях только ее и видишь. Все приказы техника выполняет. Но техника, есть техника, а главное — люди. Вначале, после войны, техники не было, а дело шло. Люди с лопатами в поле выходили, на коровах пахали, руками жали. В сундуках зерно на элеваторы возили: тары не было. Тракторы по винтикам собирали. На утильсырье фактически работали, а темпы набирали… А иной раз и машин нагонишь, а выйдет пустяк.

— Бывает и так, — уклончиво сказал Петр, толком не понимая, с какой целью Латышев завел эту беседу.

— Вы к Кабаковым? — догадался Латышев.

— Думаю зайти.

— Что же, счастливо. От меня им привет.

С юности знакомая улица теперь утратила для Петра свое очарование. Дорога с кривыми колеями по ступку, с высохшими лужами, хатенки саманные или турлучные, под камышом, дворы, почти все разгороженные… Только высокие разноцветные мальвы и яркие кусты желтой гвоздики в палисадниках как-то скрашивали невеселый вид.

В одной из этих хат, в одном из этих дворов жили Кабаковы. Забор еще кое-как сохранился, и то хорошо. В ворота давным-давно не въезжали, да, видимо, и не открывали их, корову выгоняли через калитку. Петр медленно прошел к хате. Его охватили воспоминания, нахлынувшие из недалекого прошлого.

Появись Маруся — и все решилось бы сразу, тут и стены помогли бы. Застигнутая врасплох Матрена Ильинична гостеприимно засуетилась, извинялась, что дочки нет. Таить нечего, материнские чувства обуяли ее, и она не могла, да и не старалась скрыть своей радости от дорогого гостя. Давно уже, не только в мыслях, считала она Петра своим, готовила ему из последних крох невесту.