Шрифт:
Осипов выключил мотор. Спрыгнул на землю. Глянул на Петрова, стоящего в горестной растерянности у крыла, и вместо злости в груди появилось чувство жалости. Сразу вспомнилось, что техник ночь не спал, прогревая мотор. Какой сон, когда каждые два часа он выбирался из теплой землянки на мороз.
– Брось, старина, не печалься. С этими кранами сегодня еще будут фокусы.
– Не успокаивай, командир. Первый раз за всю войну машина не ушла на задание. Что там ни будет, а срам на душу взял.
Матвей нагнулся, засунул руку в голенища унтов. Вытащил из одного пистолет, а из другого обойму и зарядил оружие.
Подошли начальники. Матвей хотел доложить, но Сергеев опередил:
– Ты, Осипов, не психуй и страху на нас не нагоняй! Оружие убери. Зачем балуешься?
– Не балуюсь, товарищ майор, а заряжаю.
– Выходит, с разряженным летал? Непохоже на тебя.
– Я в воздухе разрядил. Молоток был нужен для крана.
– С кранами мы тут разберемся, а ты иди на самолет командира. Как только истребители будут готовы, по зеленой ракете запуск и вылет по прежнему заданию.
– Понял. Не разбираться, а отогревать краны надо. – Хлопнул меховой перчаткой по крылу. – Я пошел…
Сергеев хотел прикрикнуть на лейтенанта, но сдержался, поняв, что вольности в поведении связаны не с проявлением недисциплинированности. Зная строптивость Куткова в вопросах субординации и устава, он прихватил его за руку и, сделав знак головой, запретил ему вмешиваться в разговор. Когда Осипов отошел шагов на пять, сказал инженеру:
– Не надо сейчас на это обращать внимание. Расстроен человек, перенервничал. И снова лететь.
Самолет из управления полка обычно никому на полеты не давался. Теперь же Матвей получил его. Уже одно это обстоятельство подсказало ему, что в вылете очень заинтересовано командование. Нужно было поторапливаться. После запуска мотора Осипов прямо на стоянке перезарядил пушки, пулеметы и теперь, подруливая к взлетной полосе, выбрав пустую окраину аэродрома, нажал на гашетку пулеметов – ШКАСы дружно рыкнули очередями. Нажал на пушечную гашетку – пушки ответили: да-да-да-да.
Взлет. Под крылом промелькнула опушка леса. Рычаг шасси на уборку. Но… Уши не слышат привычного шипения воздуха, а зеленые лампочки сигнализации «шасси выпущено» горят, механические солдатики на крыле показывают, что колеса с места не стронулись.
Отрегулировав мотору необходимые обороты и мощность, Матвей вновь поставил рычаг уборки и выпуска шасси в положение «выпущено». Проверил кран воздушной системы. Все правильно. Кран открыт. Снова рычаг на уборку… Шасси ни с места.
Подошли «яки». Один пристроился слева, другой справа.
– Что, «горбыль», решил маскироваться под Восемьдесят седьмого? [12]
– Не зубоскальте. Мне не до смеха. Теперь колеса не убираются. Может, пойдем так?
– Не смеши людей. Подумай про нас. Что мы с тобой будем там делать? Тебя собьют, и нас прихватят.
– Убьют или нет, еще вопрос. А вот бензина может не хватить. Возвращаемся.
– Я – Кама! Осипова на связь, – позвала земля.
12
Немецкий пикирующий бомбардировщик Ю-87 имел неубирающееся шасси.
– Кама, слушаю! Шасси не убирается.
– Я – Кама, знаю. Давай на посадку… «Маленькие», Триста пятнадцатый, как слышишь?
– Слышу хорошо.
– Идти на разведку парой самостоятельно. Район и задание прежние.
– Понятно. Выполняю… Ну, «горбыль», до встречи!
– Ни пуха ни пера!
«Пропади они пропадом, такие полеты. Что же это делается? Как теперь людям в глаза смотреть? Второе возвращение в один день, и на разных самолетах. Что они там сейчас, на земле, обо мне думают?»
От волнения и обиды в голову ударила кровь. В ушах зазвенело.
Матвей уже не раз замечал: как только сильно разволнуется, обязательно появляется звон в ушах и тяжесть в висках. Это все та чертова фугаска сорок первого года, что упала на бруствер окопа, давала о себе знать.
Ему сделалось жарко и стыдно, как будто он был сейчас в чем-то виноват перед собой, как будто бы он сам себя уличил во лжи. Умом понималось, что нет его вины ни в первом, ни во втором случае. Но все же люди вольны думать по-своему. А тут еще суд висит на шее.