– Пожалуй, все против непрерывного бреющего полета. А наиболее активно против него выступают Маслов, Шубов, Осипов, Пошиванов, да и другие, кто уже разобрался в войне и составил какое-то свое мнение. Русанов свою точку зрения прямо не высказывает, но вопросы, которые он задавал на диспуте, были такие, что можно сделать вывод: он проверял именно эту идею.

– Ну, а все же поконкретней что-нибудь скажешь?

– Например, Шубов и Пошиванов. Они воевали больше всех, к ним и прислушиваются. Шубов прямо заявил, что на бомбардировщике уход от земли в сорок первом уменьшил свои потери и улучшил условия бомбометания. Маневр же высотой расширил тактические возможности – облегчил боевую работу. Маслов и Осипов примкнули к Шубову и заявили, что в рассуждениях спорщиков видят здравый смысл, но опыта таких полетов еще не имеют, дескать, воевали до этого на малых высотах, но в другом районе – над лесисто-болотистой местностью, где бреющий полет себя оправдывал.

– Ну, а ты что думаешь?

– Вообще-то бомбы можно бросать и с бреющего, а перед стрельбой из пулеметов и пушек, да и эрэсами все равно надо набирать какую-то высоту. Бреющий нас не прячет, бьют по нам все, только что палки не бросают. Истребителям с нами на бреющем трудно.

– Хватит. А то как «Отче наш» читаешь. Еще к тебе один вопрос: как принято увеличение бомбовой нагрузки?

– Очень хорошо. Все с удовольствием подвешивают шестьсот килограммов, а на взлете и в воздухе поведением самолета довольны.

– Ладно. Схемы я посмотрел. Сделано хорошо. За наблюдательность и слова тебе спасибо. Можешь идти спать.

Митрохин тоже встал. Потянулся до хруста в суставах и пошел к начальнику штаба. Сергеев лежал на топчане. Спал. Рядом, за столом с телефонами, положив голову на раскрытый журнал приема телефонограмм, спал дежурный командир. Лампа, сделанная из гильзы, горела маленьким огоньком, не коптила.

Митрохин вернулся на свою половину, снял ремень с пистолетом, сапоги и тоже прилег на солдатскую кровать. Хоть и устал, но сон сразу не пришел: мысль снова вернулась к разговору с Ловкачевым… А когда она в полусонной дреме начала путаться, подумал: «Надо лейтенанта назначить командиром звена, вместо вчера погибшего». До утра оставалось три часа…

Солнце в своем вечном движении по небосводу не смогло начать день раньше летчиков. Когда оно появилось над горизонтом, они были уже в самолетах…

Осипова включили в боевой расчет на этот вылет ведомым у командира полка, и теперь он сидел в кабине, ждал ракеты – сигнала на запуск мотора. Солнце поднялось сбоку и осветило мокрую, росой умытую травку. Воздух наполнился дымкой, которая размывала очертания самолетов на другом краю аэродрома, делая их невесомыми, как бы парящими в воздухе, потому что там, вдалеке, зеленый цвет травы постепенно переходил в белесо-голубой у земли, а выше сливался с чисто-голубым сиянием неба.

Осипов оторвался от созерцания этой мирной картины, перевел взгляд в кабину, но не смог сосредоточиться на ее осмотре. Глаза выхватили из всех предметов его рабочего места только верхний прямоугольник ручки управления самолетом, а посредине его гашетки пушек, пулеметов, у реактивных снарядов и красный колпачок, закрывающий кнопку сброса бомб.

В груди стало холодно от мысли о дикости предстоящего, совершающегося каждый день. Он закрыл глаза, откинулся на спинку сиденья и тут услышал голос техника:

– Командир, уснул?

Матвей открыл глаза. Петров стоял у передней кромки крыла. Одной рукой он держался за ствол пушки, а другой взялся за указатель выпущенного положения шасси. Осипов не успел ему ничего сказать, как тот был уже на крыле у кабины.

– Нет, не сплю. Думаю.

– О чем, если не секрет?

– Да так, о разном. О том, что вот взошло солнце, осветило землю и греет мне голову и щеку. Так было, и так будет: рассвет, день, ночь. А нас может не быть… У тебя, Петров, дети есть?

– Нет, – несколько удивленно ответил Петров.

– А хоть одно дерево ты когда-нибудь посадил?

– Не пришлось.

– Может, и не придется.

– Не сложно ли, командир, перед боевым вылетом?

Петров положил руку Осипову на плечо и, чтобы скрыть нахлынувшее волнение, нагнулся в кабину, стал осматривать, чисто ли лобовое стекло. Через тонкий комбинезон его ладонь ощутила жесткое, костистое плечо летчика. Плечо молодого по возрасту, но рано повзрослевшего в огне войны человека. Он был рад неожиданной откровенности своего командира, но с радостью появилось и беспокойство: как же он сейчас пойдет в бой, когда в голове у него сплошные вопросы и мысли о смерти?

– Хватит, Матвей. Давай перестраивайся, думай о полете.

– Да я все продумал. Командир дал подробные указания, как действовать будем. Не беспокойся. Одно другому не мешает. Будет ракета, и, пока запустим мотор, все эти мысли вылетят из головы и останется только работа.

Митрохин повел восьмерку на железнодорожную станцию. Все, о чем говорили в эти дни, вновь было перед глазами, как при повторном просмотре кинофильма: взлет и сбор группы, приход на аэродром истребителей, полет с ними к линии фронта. Он поглядывал наверх, где шли «лагги», видел повторение давно знакомого: чем ближе была линия фронта, тем выше уходили истребители, и у него все меньше оставалось шансов на совместный с ними бой.