А после, спасаясь от Узбекова гнева, князь Василий Пантелеич вместе с ним, с Никитой, бежал в Белую Орду, где был принят с почетом и два года спустя оженился на ордынской царевне, на Чимтаевой дочери. А еще спустя год родился у них сын… И невдолге, по тому же году, коль скоро стало ведомо, что умер хан Узбек, собрался князь Василий с женой и сыном в обрат, на родину, где ждал его к себе на княжение брянский народ. И за день всего до отъезда принял он нечаянную смерть от воровской стрелы. А мальчик остался у своей татарской родни и растет как татарин…

— Почему же ты его на Русь не привез, понеже он князь русский? — спросил Алексей, когда посетитель закончил свой рассказ.

— Да ведь мать-то его татарка! Нешто можно было дите новорожденное с родной матерью разлучать? Да и кто бы мне дал то сделать, ежели бы я и похотел?

— Ну а после, когда он подрос?

— Не единожды я о том думал, отче святый. И рассудил, что лучше ему покуда оставаться в Орде. Ну, привез бы я его на Русь — где бы он, сиротка, голову преклонил? В отчине его княжит лютый ворог; земля Карачевская ноне не под Русью, а под Литвой, стало быть, великий князь Московский хоть бы и захотел порадеть о справедливости — того сделать не может. От литовского государя, Ольгерда Гедиминовича, тем паче ожидать нечего: нынешний карачевский князь, Святослав Титович, ему доводится зятем, и, вестимо, Ольгерд завсегда возьмет его сторону. Нет сумнения, что на земле отцов своих княж-Васильев сын ныне найдет лишь ворогов и будет супротив них бессилен. А в Белой Орде он важный царевич — по отцу наследовал улус, который будет поболе Карачевского княжества со всеми его уделами. Да и живет при родной матери и при деде, которые в нем души не чают…

— Так чего же ты от меня хочешь? — спросил митрополит после довольно долгого молчания.

— Хочу, чтобы знал ты, владыка, как архипастырь и отец духовный всея Руси, что в басурманской Орде растет среди татар праправнук родной святого Михаила, по роду старший из всех черниговских князей, ныне живущих, в то время как в земле его отцов, по праву ему принадлежащей, княжат обманщики и воры!

— Да поможет ему Господь! Но того изменить мы не властны: сам ты сказал, что вотчина его ныне под Литвой.

— Сегодня под Литвой, а что завтра будет, о том лишь Бог ведает. Москва растет и крепнет, к ней течет вся русская сила. И может статься, недалек тот день, когда она черниговские земли у Литвы отымет. Вот тогда и замолвил бы ты, святой отец, перед великим князем свое справедливое слово и сказал бы ему, кто должен по праву княжить в Карачеве.

— Коли так случится, не сумневайся. Но ведь ежели к тому времени много годов пройдет и вырастет твой княжич в Орде, — станет он чистым татарином. Может, и слова по-нашему вымолвить не сумеет.

— Того не опасайся, владыка: я с ним не разлучаюсь и он меня почитает, ровно второго отца. Я его научил Русь любить, как мы ее любим, а говорит он и пишет по-русскому так, что еще у него поучиться можно. И знает много: он жадный до учения, как иной пьяница до вина.

— Ежели так, он нам и как татарин немалую пользу принести может.

— Да что ты, владыка! — с обидою в голосе сказал Никита. — Какой же он татарин? Почитай, половина всех русских князей берет в жены иноплеменниц, разве же их дети оттого перестают быть русскими? Вот, к примеру, князь Юрий Володимерович, заложивший ваш город Москву, на половчанке был женат, — нешто сын его, святой и благоверный князь Андрей Юрьевич, с того стал половцем?

— Тот на Руси вырос, а этот растет в Орде.

— Да разве его в том вина? Эх, отче, поглядел бы ты на нашего княжича — не стал бы такого думать: он по обличью русский как есть. Лицом весь в родителя, только у того глаза были карие, а у этого — как небесная синь. И душою тоже чист и светел, как и отец его был.

— Как же звать-то его?

— В младенчестве звали мы его Ваней, — думали Иваном окрестить, как вернемся на Русь. Так я его и ныне зову. Ну а средь татар зовется он Карач-мурза. По отцу, значит, поелику Василея Пантелеича в Орде прозвали князь Карачей. Не умели, вестимо, татары-то вымолвить «Карачевский».

Схватив начало клубка воспоминаний, что было самым трудным, святитель припомнил весь этот разговор до малейших подробностей: он обладал необыкновенной памятью. И, пожалуй, не менее необыкновенной удачей.

«Прими, Господи, смиренную благодарность раба твоего, — удовлетворенно подумал он, — явил бо мне еще раз великую свою милость! Теперь знаю, как говорить с ханским послом».

И в этот самый миг келарь доложил ему о приходе Карач-мурзы.

Как и все в Орде, Карач-мурза немало слышал об «аксакале Алексее» и о той чудодейственной силе, которую ему приписывала молва. Большей части того, что рассказывали, он не верил, но и остающегося было достаточно для того, чтобы митрополит представлялся ему существом необыкновенным. Впрочем, это представление не вызывало в нем суеверного страха, как в большинстве рядовых татар. Как все люди своего времени, Карач-мурза верил в Бога и верил в чудесное. Но, как человек мыслящий и получивший хорошее образование, он пытался подыскать этому чудесному какое-то разумное объяснение или хотя бы постигнуть его первопричину.