И тут мы все в ужасе подскочили, так как дама в черном вдруг разразилась смехом, безумным смехом, который прервался так же внезапно, как и начался. Наступило гнетущее молчание. Мы не решались взглянуть ни друг на друга, ни на нее. Она заговорила первая:

– Все прошло… Все кончено… Я не буду больше смеяться!..

Тогда послышался голос Рультабия, который проговорил едва слышно:

– Все будет кончено, когда мы узнаем, каким образом он проник сюда.

– Зачем? — возразила дама в черном. — Это тайна, которую он унес с собой. Только он мог объяснить нам это, но он мертв.

– Он будет мертв только тогда, когда мы узнаем это! — повторил Рультабий.

– Разумеется, — прибавил Дарзак, — пока мы этого не узнаем, он всегда будет жить в нашем воображении. Необходимо изгнать его оттуда!

– Попробуем же сделать это, — сказал Рультабий.

Он встал и нежно взял за руку даму в черном, пытаясь увести ее в соседнюю комнату и уговаривая отдохнуть. Но Матильда решительно отказалась уйти.

– Вы собираетесь изгонять Ларсана, а меня здесь не будет!..

Мы испугались, как бы не повторился ее нервный припадок, и дали Рультабию знак не настаивать. Тогда Рультабий открыл дверь в коридор и позвал Бернье с женой. Последних пришлось втащить чуть не насильно. Произошел общий обмен показаниями, из которых окончательно выяснилось следующее. Во-первых, Рультабий приходил в комнату в пять часов, осматривал шкаф и убедился в том, что в комнате никого нет. Во-вторых, после пяти часов дверь дважды открывал Бернье, который один только и мог открыть ее в отсутствие господина и госпожи Дарзак: первый раз — в пять часов с небольшим, чтобы впустить Дарзака, и второй раз — в половине двенадцатого для господина и госпожи Дарзак. В-третьих, Бернье запер дверь комнаты, когда Дарзак вышел оттуда с нами между четвертью и половиной седьмого. В-четвертых, Дарзак запирал дверь изнутри оба раза, когда входил в комнату, как в пять часов вечера, так и в половине двенадцатого ночи. В-пятых, Бернье сторожил снаружи все время с пяти и до половины двенадцатого с перерывом в две минуты около шести часов.

Когда это было установлено, Рультабий, сидевший за письменным столом Дарзака, поднялся и сказал:

– Ну вот, все очень просто. У нас одна надежда — на короткий перерыв в карауле Бернье около шести часов вечера. По крайней мере в эту минуту никого не было перед дверью. Но был некто за ней. Это вы, господин Дарзак. Можете ли вы подтвердить, сосредоточив все силы вашей памяти, что, войдя в свою комнату, вы сейчас же заперли дверь изнутри?

Дарзак, не колеблясь, торжественно ответил:

– Я подтверждаю это! — И прибавил: — И я открыл дверь только тогда, когда вы постучались ко мне с вашим другом Сенклером. Я подтверждаю это. — И, сказав это, Дарзак говорил правду, как выяснилось впоследствии.

Рультабий отпустил супругов Бернье, поблагодарив их, и дрожащим голосом произнес:

– Прекрасно, Дарзак, вы замкнули круг!.. Комнаты Квадратной башни теперь заперты так же, как была заперта Желтая комната.

– Сразу видно, что имеешь дело с Ларсаном, — заметил я, — обстоятельства одни и те же.

– Да, Сенклер, — подтвердила Матильда, — обстоятельства те же. — И она сняла с шеи мужа галстук, скрывавший ранения.

– Взгляните, — прибавила она, — тот же след большого пальца. Я хорошо его знаю!..

Наступило тяжелое молчание. Дарзак думал лишь о решении необычайной загадки, явившейся повторением преступления в Гландье, но еще более неразрешимой. И он повторил то же, что когда-то сказал о Желтой комнате.

– В полу, потолке или стенах должно быть непременно какое-нибудь отверстие.

– Его нет, — ответил Рультабий.

– В таком случае остается пробить это отверстие собственным лбом.

– Зачем же? — снова возразил Рультабий. — Ведь его не было и в стенах Желтой комнаты!

– Да, но здесь совсем другое дело! — сказал я. — И комната Квадратной башни заперта еще лучше, чем Желтая комната, потому что сюда никто не мог проникнуть ни раньше, ни потом.

– Нет, здесь совсем не то же самое, — закончил Рультабий, — а вовсе даже наоборот. В Желтой комнате не хватало трупа, а в комнате Квадратной башни труп лишний!

И он покачнулся, опершись на мою руку, чтобы не упасть. Дама в черном бросилась к нему… У него хватило сил остановить ее одним жестом, одним словом:

– О, пустяки… я просто немного устал…

Пока Дарзак, по совету Рультабия, уничтожал с помощью Бернье следы кровавой драмы, дама в черном поспешила переодеться, чтобы пройти в комнату отца, не подвергаясь опасности встретить кого-нибудь из обитателей Волчицы. Последними словами ее была просьба хранить осторожность и молчание. Рультабий отпустил нас.

Было уже семь часов, жизнь начала пробуждаться в замке и за его стенами. С моря доносились протяжные песни рыбаков. Я бросился на кровать и на этот раз глубоко заснул, побежденный усталостью. Проснувшись, я несколько мгновений пролежал на своей постели в сладком забытьи, но затем все происшествия ночи вдруг воскресли в моей памяти, и я сразу вскочил.

– Черт возьми, — воскликнул я громко, — лишний труп — это невозможно!

Эта мысль о невозможности, о недопустимости лишнего трупа всплывала над темной бездной моих сумрачных рассуждений и реяла призраком перед моими глазами. И не только меня одного охватило при пробуждении это чувство — его разделяли все, кто более или менее близко соприкоснулся с той необыкновенной драмой, что произошла в Квадратной башне. В то время как ужас события самого по себе — ужас этого тела, бившегося в агонии, засунутого в мешок из-под картофеля, увезенного среди ночи и брошенного в неизвестную, далекую, глубокую и таинственную могилу, где ему суждено было испустить последний вздох, — сглаживался в наших умах, — невероятная мысль о лишнем трупе вырастала перед нами, становясь все более грозной и ужасной. Некоторым, вроде Эдит, например, отрицавшим по привычке то, что не укладывается в их голове, — некоторым пришлось с развитием событий, разыгравшихся в крепости Геркулес, покориться очевидности и принять даже самое невероятное.