В расставленную им западню попала и лучшая его часть, но он не мог об этом сожалеть. Он изолировал худшую, подарив передышку Виктории и детям. Так он думал свои невеселые думы, глядя в белые стены камеры, как вдруг дверь открылась, и вошел высокий, худой надзиратель. На бледном изможденном лице глубоко запавшие темные глаза и черные усики выглядели маской мертвеца.

— Ну что, Жереми, как дела сегодня?

— Хорошо.

— Видел, как сыграл вчера Париж? Пропустил два гола от Марселя, да еще на своем поле! Позорище!

Жереми в ответ лишь неопределенно дернул головой — это движение можно было истолковать как угодно.

Какие у него отношения с этим надзирателем? Может быть, удастся обратить в свою пользу явную симпатию, которую тот ему выказывает?

— Оставить тебе «Экип»? [7]

Жереми взял газету и кинул быстрый взгляд на дату. 8 мая 2018 года! Шесть лет! Уже шесть лет он здесь! Он запретил себе переживать по этому поводу. Надо по возможности сохранять спокойствие, чтобы думать и действовать.

Тут у него возникла идея.

— Можно тебя кое о чем попросить?

Подражая собеседнику, Жереми спонтанно перешел на «ты». Надзиратель как будто не возражал.

— Только ключи не проси…

Он добродушно рассмеялся, но осекся, увидев серьезное лицо Жереми.

— Я хотел бы знать, есть ли здесь… раввин… Ну, еврейский священник.

— Раввин? С каких это пор ты вспомнил о Боге? Ты серьезно? — спросил надзиратель с кривой улыбкой.

— Да.

— Черт, ну ты даешь. Ты такой непредсказуемый. Зачем тебе священник? Только не говори мне, что хочешь покаяться или еще какую-нибудь чушь в этом роде.

— Мне просто надо задать ему пару вопросов.

— Ммм… Ладно, раз тебе так приспичило. Чудной ты! Еврейский священник… Есть такой. Он будет здесь в пятницу утром. Я запишу тебя завтра.

— Завтра? Нет, мне надо видеть его сегодня, — взвился Жереми.

— Эй, Жереми, спокойнее! Ты, может, здесь и в авторитете, но есть правила, распорядок…

— Неужели никак нельзя его позвать? — продолжал Жереми более дружелюбным тоном.

— Нет. Никак.

Жереми пришел в отчаяние. Ему надо было повидаться с раввином сегодня до вечера.

— А какой-нибудь другой раввин? Нельзя пригласить другого раввина сегодня?

— Ты не записан в график посещений. Ты вообще туда никогда не записывался.

— Можешь меня записать?

Что он теряет, задав вопрос?

— Конечно, — ответил надзиратель. — Но… Честно говоря, я не понимаю. Черт возьми, да что с тобой? Ты всегда отказывался встречаться со священником, а теперь не можешь день потерпеть? Странный ты, Жереми. Очень странный.

— В этом и вся моя прелесть, — ответил Жереми со смехом, который надзиратель поспешил подхватить.

Завоевав его расположение, Жереми сделал следующий ход:

— Я бы хотел, чтобы ты позвонил одному раввину, которого я знаю, и попросил его прийти.

— Что? Ты шутишь? Может, мне еще на машине за ним съездить? Ты, Жереми, не зарывайся! Я тебе не слуга! С нашим… уговором я и так тебя щажу, как могу.

Жереми пошел в контратаку:

— Приносишь мне «Экип»? И это вся твоя помощь? Сейчас я прошу тебя о настоящей услуге.

Надзиратель в замешательстве с минуту подумал.

— Ладно, номер у тебя есть? — вздохнул он, уступая.

— Нет. Позвони в синагогу на улице Паве в четвертом округе и спроси секретаря раввина. Я не знаю, как его зовут. Скажи, что я тот человек, что приходил к нему… восьмого мая две тысячи двенадцатого, тот, кого забрала полиция. Скажи ему, что я хочу повидаться с ним сегодня, что мне надо с ним поговорить и это очень срочно.

Раввина, возможно, не было на месте. Но Жереми должен был попытаться, следуя своей интуиции. Разыграть последнюю карту.

— Информации у тебя негусто. Ладно, посмотрю, что я смогу сделать. Если не дам тебе знать, значит, ничего не вышло.

Когда надзиратель ушел, Жереми снова принялся мерить шагами камеру.

«Тридцать семь лет! Мне тридцать семь лет», — повторял он, убеждая себя.

Он провел пальцем по щекам, по контуру глаз, и ему показалось, что кожа стала тоньше. Потом он ощупал свой торс, приподнял майку и обнаружил незнакомые прежде формы: намечающееся брюшко, жирок на бедрах. Впервые он осознал, что постарел. А ведь казалось, ему было двадцать всего несколько дней назад.

Он открыл шкафчик у кровати, и ему хватило считаных секунд, чтобы изучить его скудное содержимое. Немного одежды, жидкое мыло, пара ботинок, два спортивных журнала. Он искал связи с внешним миром, с прошлым, с настоящим. Ему уже стали привычны эти «раскопки» в поисках утраченного смысла.