Шрифт:
— Пока не знаю. Все зависит от целого ряда вещей.
— Например?
— Например, от того, что случилось с настоящим Алексом Макдауэллом. Его на самом деле нет в живых?
Он понимал, что в темноте его кривая усмешка ей не видна.
— Я сам хотел бы это знать. Ты ведь единственный свидетель тому, что случилось в ту ночь у маяка.
— Неправда, я не единственная. Тому, кто пытался тебя убить, тоже известно, что произошло.
— Но кто поручится, что он или она еще живы? Вдруг это был какой-нибудь возмущенный родитель, чью дочь трахал Алекс и чье терпение наконец лопнуло?
— Не думаю.
— То есть ты считаешь, что Алекс мертв?
Вместо ответа Каролин спросила:
— Почему ты все еще здесь? Я бы на твоем месте уже давно смоталась отсюда.
— Я же тебе сказал, что для меня еще не все потеряно. Или ты действительно хочешь, чтобы Салли проснулась и обнаружила, что ее дражайший сын исчез во второй раз? Вот это точно угробит ее.
— Ей все равно жить осталось недолго, — возразила Каролин бесстрастным тоном, в котором не было и тени эмоций.
— Это точно. Кто знает, может, ты просто ускоришь процесс. В конце концов, тебе ведь тоже причитается приличная сумма, и тогда тебе больше не придется иметь дело с этой семейкой. Думаю, тебе самой до смерти надоело всякий раз вытягиваться по стойке «смирно», стоит кому-то из них щелкнуть пальцами.
— Неправда, все совсем не так.
— Ты хочешь сказать, что Уоррен любит тебя как племянницу, — съязвил Алекс.
— Уоррен не любит никого, кроме себя, ты знаешь это не хуже меня. Ведь именно он информировал тебя о наших семейных секретах. Сентиментальность ему чужда, равно как и такие понятия, как честь или преданность близким.
— Это точно.
— Я осталась здесь не из-за Уоррена или других членов семьи.
— По-моему, ты осталась из-за денег, — сказал Алекс.
— Если это единственная понятная тебе причина, что ж, считай так.
Он прекрасно знал, что это неправда. Хотя и хотел, чтобы это было правдой. Если бы Каролин интересовали лишь деньги или будь на ее месте обыкновенная молодая женщина с нормальной самооценкой и аппетитами, она бы сейчас жила припеваючи, вместо того чтобы быть вечной приживалкой у Макдауэллов.
— Ну, хорошо, ты предана Салли, — процедил он сквозь зубы. — Ты осталась при ней из-за любви и благодарности, и тебе до лампочки, сколько там тебе причитается по завещанию. И что ты будешь с этого иметь? Ты намерена превратить ее последние несколько недель в пытку? Или же ты станешь наблюдать, как какой-то пришлый мошенник дурит ей голову?
Каролин ответила не сразу.
— Не думаю, что Уоррен нанял тебя из-за Салли, — произнесла она, помолчав, — чтобы облегчить ей ее последние дни.
— Господи, не поверю, что ты настолько наивна! — игриво воскликнул он. — Не ты ли сама только что сказала мне, что Уоррен напрочь лишен всякой сентиментальности, не говоря уже о такой вещи, как честь? Ему нужно одно: чтобы на наследство не объявилось лишних претендентов.
— И что должен сделать для этого ты?
— Принять все состояние и вновь исчезнуть в неизвестном направлении.
— Тебе не кажется, что это было бы довольно подозрительно?
— А кто может что-то заподозрить?
Каролин откинулась на подушки. Лицо ее по-прежнему ничего не выражало.
— Например, я.
— Но ты этого не сделаешь, — Алекс придвинулся к ней, и на этот раз она не стала отодвигаться. Возможно, знала, что это бесполезно. Он навис над ней в темноте и положил ей на плечи руки. Узкие плечи под сильными мужскими руками.
Она застыла, не шевелясь, глядя на него, и он не смог устоять перед искушением. Он прикоснулся губами к ее губам, прикоснулся легко, чтобы только ее поддразнить.
— Ты ведь знаешь, Каролин, как мы с тобой можем решить эту маленькую проблему, — прошептал он. — Это проще простого, и я не знаю, почему раньше мне это не пришло в голову. Твое наследство не так велико — Уоррен показал мне завещание. По-моему, ты могла бы его увеличить. Я мог бы заставить Уоррена передать какую-то часть наследства Алекса тебе. Скажи, разве ты стала бы возражать?
Он снова поцеловал ее, на этот раз чуть более настойчиво. Ее губы были сладкими и покорными. Сейчас самым мудрым шагом было бы отстраниться, оставить ее одну томиться в одиночестве и в темноте.