Шрифт:
Сычев, толстый, стянутый тесным студенческим сюртуком, взял земляков под руки.
— Пошли, выпьем по бутылке пива, — сказал он и повёл их к стойке.
— Надо этого Выдрина спихнуть Сабунаову, — сказал Санин. — Марксиста из него не получится. Романтическая дурь в голове. Ищет приключений. Авантюрист, кажется.
— Никакой он не авантюрист, — сказал Маслов. — Просто парню не терпится драться. На баррикады бы его. Когда-нибудь пригодится. Из таких отчаянных выходят неплохие революционеры-бойцы.
— Никогда, — сказал Санин. — Никогда ничего толкового из таких не выходит. Вот ты — это да. Хорошим будешь бойцом. Казак.
Маслов покраснел, оскорблённый. Он считал себя теоретиком, будущим Плехановым. Всегда старался казаться интеллигентом, писал стихи и стыдился своего простого казацкого лица, полнокровного, круглого. Он хотел быть топким, даже тощим, как Санин, и злился на своё несокрушимое здоровье.
Они все были слишком молоды, и во многих сквозь раннюю серьёзность проглядывало забавное ребячество. Только Николай, самый юный из них, утратил всякую детскость.
— Время покажет, кто на что способен, — сказал Маслов.
— Да, время всех проверит, — согласился Санин. — Ты что, Николай, к девицам с конфетами-то? Ступай, ступай, кавалер. Не задерживаем.
Аня стояла в углу с Полей и Соней. Обе неразлучные подруги были в белых батистовых блузках и чёрных юбках, падающих на носки красных сапожек.
— Где ты запропал? — спросила Аня.
— Задержали друзья. — Николай с шутливой торжественностью преподнёс девицам тарелку с конфетами. — Избавьте меня от этой деликатной ноши, а то я таскаюсь с ней, смешу наших рахметовых. Поля, поздравляю. Ты распалила даже неприступных философов. Соня, кажется, слушала стихи Надсона?
— Да, слушала.
— И как?
— Надсон никогда меня не трогал. А тут какой-то студентик читал так трагично, что всем было стыдно за него. — Соня запрокинула голову, завела глаза и протянула руку вперёд. — Пусть яд безжалостных сомнений в груди истерзанной замрёт, — продекламировала она дрожащим голосом и засмеялась. — А Чирикову все хлопали. Он прочёл сатирическую оду нашему Александру.
— Чириков? — спросил Николай. — Откуда он взялся?
— Он теперь в Нижнем, приехал навестить Казань. Подождите-ка, он, кажется, ещё здесь. — Соня осмотрелась и показала рукой на группу студентов, окруживших Чирикова. — Евгений! — крикнула она. — Можно вас на минутку?
Чириков подошёл, поздоровался с курсистками, снисходительно-добрый, такой же небрежно-элегантный и длинноволосый, каким был два года назад. Поговорив с Соней, он глянул на Николая и удивлённо вздёрнул брови.
— О, и вы здесь? Здравствуйте, здравствуйте. Как ваши дела? Впрочем, можете не отвечать. Слышал о вас в Нижнем. И ещё кое-где. Становитесь известным на всю Волгу.
— Нечем мне быть известным, — сказал Николай. — Исключили из гимназии — вот и всё, чего добился.
— Ну, не скромничайте. С Колей Мотовиловым не переписываетесь?
— Потерял я его. Жил он в Пензе, потом куда-то его перегнали.
— Да, разбросали пас.
— Вы все в низовьях Волги мотались?
— Да, там.
— Из казанцев кого-нибудь встречали?
— Со многими встречался. Между прочим, под Царицыном столкнулся с Пешковым. Знаете такого?
— Знаю.
— Он вас хорошо вспоминает. Один раз, говорит видел, а запомнил на всю жизнь.
— Говорят, вы в Астрахани побывали у Чернышевского?
— Да, побывал.
— Как он себя чувствует?
— Плохо. Долго не проживёт. Скоро осиротеем. Ну, извините, мне надо повидаться с друзьями. Прощайте.
— Вот он какой, Чириков, — сказала Аня, когда он отошёл.
— Будущий Златовратский, — сказала Соня.
Николай показал кивком на стойку.
— Посмотрите, кто там стоит с бутылкой портера?
— Буддист? — сказала Соня.
— Он самый. Давно уже пьёт. Один. Буддийская отрешённость. Стоит и мудро усмехается. Мы кажемся ему ничтожными суетливыми букашками.
— Бог с ним, с вашим буддистом, — сказала Аня. — Пойдёмте куда-нибудь посидим. Я устала.
Они обогнули круг танцующих, прош