Под окном скрипнули тормоза, в коридоре послышалась какая-то возня.

— Извините, — буркнул дежурный в трубку и выскочил из-за стола.

— «Магадан-6», «Магадан-6», — бубнил в микрофон второй помощник, — как меня слышите? Прием.

Молоденький милиционерик с помощью Федоренко ввел в дежурку высокого парня.

— Разбил стекло в автобусе и кондуктора ударил…

Парень был пьян.

— Отпустите руки. Кто вам дал право руки крутить?

— Кто дал тебе право хулиганить? — спросил Малинин, оглядываясь на Артемьева.

— Врет она!

— Я трех свидетелей записал, а там можно было весь автобус переписать. Все возмущены были! — сказал милиционерик, косясь на свой оторванный погон.

— Почему мне руки крутили? Кто дал право?

— Народ дал право, — неожиданно сказал Артемьев.

А в двери уже входил мужчина в майке и женщина в наброшенном наспех демисезонном пальто. Пальто было ярко-красное и как-то не вязалось ни с этими стенами, ни с лицом женщины, бледным и заплаканным.

— Посадить захотела? Сажай!

— Все в доме перебил…

— «Магадан-6», «Магадан-6», как меня слышите? Прием…

— Отпусти руки…

— Садитесь, вам говорят…

Артемьев пошел с Малининым по коридору. У дверей детской комнаты молодая женщина разговаривала с пареньком в спортивном костюме.

— Я ее ненавижу, больше я к ней не вернусь, не вернусь, — плача повторял паренек, — она меня опозорила, меня дразнят теперь этим… Уеду в другой город! Врач нам говорил, это болезнь.

— Новый детский работник, — шепнул Артемьеву Малинин. — Педагог!

Они свернули на лестницу. На втором этаже было пусто.

— Вот здесь Ратанов занимается, — сказал Малинин, показывая на дверь, обитую черным дерматином. — Зайдете?

— Зайду, — ответил Артемьев, — спасибо.

Ратанов встал. Здесь, в маленьком кабинете, рядом с открытым сейфом и картой города он уже не казался таким юным и неуверенным, каким выглядел на трибуне актива. Он знал свое дело, ему не за что было бояться. И так же, как раньше, будучи деканом сельхозинститута, Артемьев почти безошибочно угадывал, с каким студентом имеет дело, так теперь он угадал в Ратанове и честность, и скромность, и любовь к работе. Все это совпадало со слышанным им о Ратанове в обкоме.

— Здравствуйте, товарищ Ратанов. А почему вы не в театре? Скоро, по-моему, начало.

— Я в театр не пойду.

Наступила пауза.

— Я должен извиниться перед вами. На областном активе я, наверное, возражал вам не совсем… тактично…

Он остановился. Артемьев нахмурился.

— Сидите. Если коммунист считает возможным и необходимым поправить секретаря обкома, то я понимаю, что он это делает, будучи совершенно уверенным в своей правоте. И в этом случае вопросы самолюбия я отбрасываю. Я секретарь обкома Коммунистической партии…

Ратанов начал рассказывать. Артемьев слушал его с интересом, брал в руки отвертку, которую привезли из Шувалова, приглядывался к роботу. Ратанов намеренно избегал каких бы то ни было оценок Шальнова, Веретенникова, Скурякова, излагая только факты, чтобы у Артемьева была полная ясность в существе вопроса.

Потом они прошли по всему зданию. Артемьев познакомился со старшим экспертом-криминалистом, «колдовавшим» над дактилокартами, послушал, как сразу покрасневший при их появлении Лоев допрашивает карманника. Артемьев обратил внимание на цветную репродукцию, лежавшую под стеклом на столе у Рогова.

— Джорджоне. Дрезденская галерея. А рядом робот, — задумчиво сказал Артемьев, — интересные у вас ребята.

— Здесь КПЗ, — сказал Ратанов, — зайдете?

— Конечно, раз пришли.

Ратанов позвонил.

Задержанных в КПЗ было мало.

В первой камере сидел жалкий спившийся человек, бывший бухгалтер. Он сразу же попросил закурить и с жадностью, дрожащей рукой потянул из рук Ратанова сигарету.

В следующей, вытянувшись во весь рост, лежал человек в нижнем белье. Аккуратно сложенный костюм был у него под головой. И Артемьев понял, что хотя этот задержанный молод, но достаточно опытен и к пребыванию в камере относится как к неизбежному недостатку избранной им профессии.

— Гражданин начальник, а в тюрьму когда же?

— Вы за что попали? — спросил Артемьев.

— Не знаю… Говорят, порезал одного…

— Ударил ножом человека, сделавшего ему на улице замечание, — сдерживая возмущение, объяснил Ратанов. — Рана, проникающая в грудную полость, тяжелая… Пострадавший ему в отцы годится, мастер с судоверфи…

Дежурный по КПЗ уже открывал следующую камеру:

— Этот уже давно просит кого-нибудь из начальства.

Маленький черноволосый человечек шагнул им навстречу: