Хилый Пушкин поднял с земли колун, тюкнул по чурбану — и тот развалился сразу на четыре части.

— На Козловском карась пошел, — сообщил долгожданную весть Пушкин.

— Рыбалка подождет. Надо печь переложить, — сказал Виктор Николаевич.

— Зачем перекладывать? — возразил, в смущении разглядывая расколотый чурбан, Антон. — Отец Пушкина железную печь сварит. Сгоняешь, Саня?

— А он что, уже не пьет? — спросила осторожная баба Надя.

— Завязал, — уверенно сказал Пушкин, — мамка с ним психотерапию провела.

— Какую психотерапию? — спросила доверчивая баба Надя.

— А у ней одна терапия — прямой слева и хук справа.

Отец Пушкина приехал тотчас же с угрюмым напарником Гошей. Гоша был лыс, безбров и печален. Лысина и часть лица, прилегающая к ней, носили явные следы недавних ожогов.

— Да так, пустяки, — сказал он, стесняясь, — баллон взорвался, когда у Юндиных сварку делали.

Мастера осмотрели место работы, выгрузили с громом и чертыханием из «пирожковоза» заранее сваренную печь, автоклав, густо воняющий карбидом, наковальню, молот, разводные ключи, и дядя Сережа отозвал Виктора Николаевича в сторонку. Проникновенно заглянул в глаза и попросил аванс.

— Да проблем нет, — замялся, смутившись, Мамонтов, — только я бы советовал на трезвую голову работать.

— А Гоша на трезвую работать не умеет. Юндины пожадничали — и на тебе. Как только дом цел остался. У Гоши на трезвую голову шов получается неровный.

Действительно, похмеленный Гоша заметно повеселел, засвистал соловьем. Правда, слуха у него не было. Но слух от него и не требовался. А сварщик он, по всему видать, классный. Дядя Сережа был при нем менеджером. Обязанности его заключались в том, чтобы найти клиента и путаться под ногами у Гоши.

Не считая мелкой неприятности — опять едва не взорвался автоклав, но Гоша, проявив чудеса героизма и отделавшись легким сотрясением мозга и парой ссадин, не дал совершиться трагедии — все прошло гладко и довольно быстро. Мужики опробовали печь, и дядя Сережа похвалил работу. Получив деньги, предприниматели погрузили инструмент в «пирожковоз» и быстро уехали в веселом настроении.

Вечером на велосипеде со спицами, оплетенными цветной проволокой, приехал Пушкин и спросил, давно ли уехал от Мамонтовых отец. Узнав, что прошло пять часов, Пушкин растревожился за судьбу родителя: «Ну, все, — сказал он в крайнем смятении, — мамка его убьет».

— Надо было деньги Вале отдать, — сказала мудрая задним числом баба Надя.

— Ну вот, еще чего, — невнятно возразил Виктор Николаевич.

Антон вывел с веранды свой велосипед, и они поехали вместе с другом Пушкиным искать потерявшийся «пирожковоз». Вернулся он за полночь и, неприлично веселясь, поведал печальную повесть о приключениях дяди Сережи и Гоши.

— Там у них в кузове разного железа навалом лежало. Весь фургон — как иголки у ежа. Короче, «пирожковоз» восстановлению не подлежит.

— Сами-то живы остались? — всплеснула руками баба Надя, выслушав рассказ о жуткой аварии.

— У Гоши две шишки на лбу, а у старшего Пушкина даже шишки не было. Пока тетя Валя с ним не поговорила. Теперь у него больше шишек, чем у Гоши.

— Вот обормоты! — расстроилась баба Надя. — Это надо же — за пять часов пропить пятнадцать тысяч теньге.

— Это если разбитую машину не считать, — вставил Антон.

Камешек отскочил от лысой шины, наполовину затянутой песком, и булькнул у поплавка из гусиного перышка. Козлов обернулся. На краю обрывистого берега в инвалидной коляске сидел Костя Шумный и, перегнувшись, смотрел вниз. Чуть-чуть сместится центр тяжести — и полетит Костя вслед за камешком. Ветер трепал белые волосы. Белое облако за его спиной снежным пиком врезалось в синеву летнего неба.

— Извините, — сказал Костя, — я нечаянно.

Страх усыпляющим газом парализовал большое тело Козлова. Язык не повиновался ему. Боль от тупой и холодной спицы, проткнувшей сердце, не проходила. Он поднялся и пошел вверх по тропинке, дыша, как альпинист в зоне смерти. Ноги плохо слушались. Козлов вскарабкался на кручу и некоторое время стоял с закрытыми глазами, когда же открыл их — белое, пухлое облако стало черным. Из набухшей кровью черноты по склону сопки катилась инвалидная коляска с седым мальчишкой в ослепительно белой рубашке. Козлов побежал навстречу. Он поймал коляску и долго стоял, тяжело дыша, нависнув лохматой громадой над хрупким существом.

— Вам плохо? — испугался Костя.

Козлов трясущимися руками достал из кармана помятую пачку «Примы».

— Ты что же, один приехал? — выпустил он дым в сторону снова побелевшего облака.

— Я уже не маленький, — ответил Костя с обидой.

— Хочешь порыбачить? Ты уже ловил рыбу?

Костя кивнул головой. Он не стал уточнять, что рыбу ловил в своем саду. На рыбалку дед Вася ходил с десятилитровым ведром и выливал улов вместе с речной водой в маленькое Костино озеро. Со дна из шланга поднимались серебряные пузырьки воздуха, и была видна каждая рыбка. Но разве сравнишь бассейн в саду с рекой? Там не было шелеста камыша, крика чаек, отражения сопки на другом берегу и волнующего запаха тины.