Это же ее поэтический псевдоним. Так она подписала свой первый и, вероятно, последний стишок, напечатанный в журнале. Журнал авангардистского толка назывался «Пробивая стену». Издавался тиражом в сто пятьдесят экземпляров. Вышло, кажется, два или три номера. Бедная, бедная Ирка, живущая на пепелище своей короткой юности. Ведь она уверена, что он помнит и ее псевдоним, и тот стишок без рифм, знаков препинания и смысла. Стишок, который невозможно запомнить. Неужели она все еще живет детскими грезами?

Все, что осталось от прежней Ирки, надменной задиры, убежденной в своем блестящем будущем, — огромные глаза сумеречного существа, в которых давно погас восторг ожидания. В них поселился испуг.

Он никак не мог загасить в себе эту жалость к существу, которое сделало ему столько зла. Ну да. Ведь она была глупой, злой девчонкой. Да и ему было не так много лет. Глупая, вздорная юность была всему виной. Ирка была как луковица тропического цветка. Неизвестно, что вырастет. Но непременно — что-то яркое. Значительное. Необыкновенное. Она не только писала авангардистские стишки и прозу в духе абсурда. Пробовала себя в живописи. Придумала стиль дождевого червя. Сыграла роль навязчивой идеи главного героя. Как же называлась эта пьеса? Бесподобная чепуха. Написала критическую статью. Крайне снобистскую и оскорбительную. Ее неловко было читать. Ничего, кроме ущемленного самолюбия, она в ней не обнаружила.

Вспыхнула, как спичка, и сразу согнулась, обуглившись.

Из луковицы не выросло ничего.

Может быть, в этом и была причина ее отвратительного характера.

Перед ним стояло нечто до того жалкое и убогое, что сердиться на это не имело никакого смысла.

— Надолго? — спросил он.

— Как получится, — тихо ответила она.

Дрема, нахохлившись, сидел на переднем сиденье такси. Теперь он не видел ее и не мог сдержать нарастающую досаду. Его раздражало даже молчание на заднем сиденье.

Сколько крови попил у него этот маленький вампир.

И вот сидит — робкая, тихая. Придерживает спящего пацана и смотрит в окно, как в напрасно прожитое прошлое.

Негде ей остановиться. Отвезти разве что в гостиницу? Заплатить за номер?

Когда он увидел впервые этот степной чертополох с прекрасными, огромными очами? На литературной тусовке в «Книгомании». «Место сбора при землетрясении» — надпись на дверях подвала, где собирались молодые литераторы и художники поиграть в андеграунд. В литературное подполье. Никто никого давно не преследовал за инакомыслие. И это было обидно. Хотелось не просто землетрясения. Хотелось быть причиной землетрясения. Приятно было думать, что вот сидят они, никому не известные гении, и никто не знает, что вскоре сейсмические волны из этого погреба потрясут всю планету. Эти пацаны и девчонки с прекрасными и злыми глазами потрясателей основ полагали, что родились открыть миру глаза. На что? Какая разница. Но люди вне подвала не просто не признавали их. Они их знать не хотели. И только поэтому заслуживали презрения. Кто они были? Наивная детвора. Еще ничего не совершив, не написав, ребята жаждали признания. В этот подвал они и собирались лишь для того, чтобы насладиться крохами этого признания. Дрема был не намного старше их. Но и с расстояния в несколько лет было видно, какое большое разочарование ждет этих мальчишек и девчонок в ближайшем будущем.

Центром внимания в тот вечер был дизайнер Жора — специалист по навязыванию собственного вкуса тупому обществу. В высшей степени креативная личность. Кстати на этой тусовке Дрема понял различие между творчеством и креативом. В творчестве главное — самобытное развитие и на этой основе открытие нового, того, что до тебя не было. Креативность — способность подхватить последнее веяние, как СПИД. Быть на шаг впереди толпы и первому на нетоптаной поляне собирать бабки. Зеленые волосы. Пирсинг. Джинсовый, искусно забрызганный краской, комбинезон. Косоворотка. На левой ноге — плетенка. На правой — кроссовка. Жора был ярким представителем провинциальных дизайнеров, продвигавших агрессивный стиль «из вторых рук». Дрема не мог оторвать глаз от этого забавного существа — клоуна и попугая с надменной печатью гения на лице. Невозможно не восхититься. Пацан посетил место сбора при землетрясении с единственной целью — дать другим редкий шанс полюбоваться собой.

Дрема пришел в подвал морально поддержать своего друга — начинающего писателя Уездного. Уездный, человек непубличный, впервые встречался с читателями. Читателей было немного. Настолько немного, что с каждым из них Уездный знакомился отдельно. Все они, как выяснилось, принадлежали к литературному объединению «Деграданс». Очередной читатель, снисходительно улыбнувшись, вставал и представлялся. Витиевато, манерно, длинно, пытаясь при этом быть самоироничным: прозаик, драматург, немного критик, немного дизайнер, иногда балуюсь стихами, от скуки рисую. Типа того. Собрания сочинений юных гениев были в рукописях и головах.

Когда дошла очередь до Дремы, он тоже представился: травматолог, челюстная хирургия, немного донор.

Тогда-то он и увидел впервые эти огромные, темные глаза инопланетянки. Глаза, изобличающие сумеречное существо, ведущее богемный образ жизни.

В тот год ее кумиром был юный гений Расплевакин. Она всех подозревала в подражании Расплевакину. Обвинила и Уездного.

Не привыкший к наскокам, Уездный смутился.

Дрема встал на защиту приятеля. Он сказал, что книга, в которой прекрасная незнакомка обнаружила заимствования из Расплевакина, была написана его другом задолго до того, как, несомненно, уже тогда талантливый Расплевакин активно мочил пеленки и еще только собирался пойти в ясли.

На этот жалкий довод глазастая девица ответила язвительным взглядом и яростной речью, похожей на пощечины.

Огромное количество книг, которые проглотила эта малышка без разбора, не пережевывая, вытеснили из ее маленькой головки собственные мысли. И саму возможность рассуждать здраво. Ее голова напоминала даже не библиотеку, а кучу книг, сваленных в беспорядке. Она не думала. Она просто рылась в этом месиве, извлекая наугад очень умные, но чужие мысли. Не имеющие к тому же отношения к теме разговора.