— Смеешься теперь. Домов понастроил, индустриализацию развел, слияние с городом…

— Уж не на твои ли ресторанные дела все это? — расхохотался Берестень.

— Да, Иван знает почем фунт лиха! Нахлебался за свою жизнь, набегался…

— Врешь! — крикнул Берестень. — Все ты врешь!! Ты от трудной жизни нашей бегал. На легкий хлеб. От жены, от детей бегал. К чистеньким, которые духами пахнут, а не хлевом. Человека в себе замарал, а теперь виновных ищешь?! Да ты мне сейчас без всякой надобности, потому что — дезертир, и нет у меня к тебе сочувствия.

Иван тяжело поднялся:

— Поговорили… Эх, Петро… может, ты и прав, но уехать я все равно не могу.

Иван толкнул калитку. Вошел во двор. Во дворе стояло несколько бочек. На одну из них Груша набивала обруч.

— Бог в помощь, — бросил Иван, оглядевшись.

— Теперь не только мужики, по и бог забыл бондарское дело, — ответила Груша, ничуть не удивившись появлению Ивана.

У дома, на лавке, лежали с десяток беленьких свежеотструганных ложек. Сушились на солнце.

— Ложки… Все сама стругаешь? Ни к чему теперь вроде, в магазине купить можно.

— Это верно, магазинными сподручнее щи хлебать, — Груша тепло засмеялась, — Я их ребятишкам раздаю. Они и рады. Люблю дерево в руках подержать. Из леса много чего сделать можно. Красота-то какая…

— Добрая ты…

Груша усмехнулась:

— Может, потому и добрая, что одна живу, злиться не на кого. А ты что ж, в гости зашел или дело какое?

— Дело мое особенное, в общем, бери меня, Куприяновна, со всеми потрохами…

— А как же… Мария?

— По собственному се совету и следую. На свое усмотрение отправлен.

— Это хорошо, — задумчиво сказала Груша, — что Мария тебя отправила на свое усмотрение. Дорогая цена этому. Жизнь ее вся — вот какая цена. Заслужила она, чтоб ты, какой ни есть, пришел и в ножки ей поклонился, а она тебя отправила — на свое усмотрение. Посмотрел, мол, и хватит… И ты хочешь, чтоб я ее перед детьми опозорила?! По самым корням ударила?! Сердце ей надорвала?! Я хоть баба и непутевая, бабьим счастьем обделенная, но корни мои тоже в этой земле, а ты свои обрубил давно. Сухими ветками машешь и сам себя и других калечишь. Все живое от них, от корней…

А живое к живому тянется и потому нас с Марией, видно уж, только смерть по разным светелкам разведет, разлучит. — Груша поднялась. — А усмотрение твое, Иван, должно быть, правильное.

И пошла в хату.

Бабы убирали ферму и взволнованно обсуждали последние события.

— Чтоб мне здоровья не видать, если хоть одно слово неправды скажу, — митниговала Алена Липская. — Своими глазами видела: Груша стоит руки в боки, а Иван дрова колет, уговаривает се — не утруждай, мол, себя, Аграфена Куприяновна, я сам и наколю и в хату занесу.

— Не бреши, — осадила ее Клава, которая только что вошла на ферму. — Чего это он пошел к Груше дрова колоть? Сама наколет?

— А потому, — отпарировала Алена, — что Мария его выперла, а Грушка — приняла. Он и ко мне приходил — до полного примирения с Марией, говорит, прими. А полного, говорю, примирения в своей хате дожидаются. А сейчас его Груша грибками, солониной обхаживает да песни распевает про свою жизнь разнесчастную.

— Ты своего Артемку корми, а то, если сиганет на ночь глядя, пиши пропало… — пошутила одна из доярок.

— Ты хоть такого заимей! А баб, охотниц до чужих мужиков, я бы своими руками изничтожала.

Клавка коршуном налетела на Алену.

— Да я за такую напраслину глаза выдеру… Ты мою родню не оговаривай!

— Родня! — Алена не унималась. — Груша теперь тебе родня!..

Молодая доярка прыснула от смеха:

— Ой, умора!.. Клавка, с ума сойти, сразу две свекрови заимела!

Смех еще больше завел Клавку.

— Да я за свою свекровь горло перегрызу! — И она выбежала с фермы.

Иван медленно ехал деревенской улицей на подводе, загруженной бревнами, которые он недавно аккуратно складывал в огороде для баньки. Поверх лежал его чемодан в клетку. Он стеганул понурую лошаденку, будто она своим тихим ходом намеренно хотела всем показать его позор.

Мимо проехала свадебная машина, украшенная лентами и цветами. На него смотрели со двора, откуда выехала невеста. Бабы подходили к изгороди своих дворов. Но никто ничего не сказал, не спросил.

Не разбирая дороги, в дикой ярости неслась Клавка к деревне. Померкло се с таким трудом завоеванное счастье! Теперь она поняла, почему плакала Мария, когда пришла к Клавке в дом в счастливый для нее день. Вспомнила, как коварно усмеха-лась Груша, когда рассказывала ей про молодость Ивана и свою любовь с ним…