Шрифт:
Высоцкий сыграл свою роль с присущей ему истовостью, размышляя, споря, заставляя и зрителей принять участие в этом споре с самим собой. В фильме было много нового, интересного, но большим событием в советском кинематографе фильм не стал.
В самом начале работы над «Четвертым» перед съемочной группой возникли проблемы. «Высоцкий был не в форме, — рассказывает Ганна Ганевская, художник по костюмам, — пил, не мог остановиться, и пришлось нам вызвать Марину из Парижа. Она была единственным человеком на свете, имеющим на него влияние, оказывающим немедленное воздействие. Марина тотчас же прилетела, бросив все свои дела. И принялась выручать его, а значит нас... Он никогда не давал понять, что ему трудно или плохо. На лице у него не отражались следы многолетнего разрушения организма, он нес это внутри. А владение собой у него было просто колоссальное».
А вот как описала пребывание Высоцкого и Влади на Рижском взморье киновед Наталья Моргунова, отдыхавшая тогда вместе с мужем, актером Евгением Моргуновым, в Юрмале: «Высоцкий и Влади жили в Яункемери, в кемпинге, одевались совсем просто. Он в джинсах и в рубашке с отложным воротничком, она — в ситцевых, хорошо сидящих, но неярких платьях, совсем не желающая выделяться и показывать себя во всей красе. Ведь и без этого была королевой — Мариной Влади. Прической тоже не занималась: закалывала волосы в смешной и милый хвостик. Но когда направлялись вечером в Дубулты, поднимала их вверх и становилась похожей на Нефертити: лебединая шея, необыкновенная грация, своеобразная красота.
В Дубултах, под крышей Дома творчества писателей собиралось общество живущих в этом доме и во всей округе литераторов и кинематографистов. В то время там отдыхали Шукшин, Параджанов. Параджанов много интересного рассказывал, собирал слушателей, сверкал глазами и речами... Шукшин молчал, все эмоции выражая на бумаге: много писал по ночам. Высоцкий тоже молчал, не пел, не говорил. Но совсем по другой причине: был поглощен Мариной. Иногда он клал подбородок ей на плечо, и они замирали в чем-то своем серьезном и значительном. На съемках «Четвертого» в Риге он совсем не пил... Помню тогда воздух в Дубулты и в Кемери: он был напоен их любовью. Вокруг Марины и Владимира почти зримо сиял нимб редкого чувства. Они и ходили всегда, взявшись за руки. Я смотрела на них и думала: как прекрасна жизнь, если такое возможно...»
Там же в Дубултах, на террасах крыши Дома творчества советских писателей рижские журналисты А.Бауманис и О.Мартинсонс организовали встречу Высоцкого с самым любимым чехом Советского Союза Карелом Готтом, концертировавшим в Риге. В то время исполнение чешским «золотым соловьем» старинных русских романсов неизменно приводило публику в трепет.
Они быстро нашли общий язык, перешли на «ты».
— Может быть, ты мог бы включить в свой репертуар несколько моих песен? — совершенно серьезно предложил Высоцкий и тут же рассмеялся. — Не пойдет, друг! Чтобы их петь, нужен низкий голос.
И действительно, бархатный голос Готта не сочетается с песнями Высоцкого. Тем не менее Готт записал песню «Jeden muzikant» («Один музыкант объяснил мне пространно...»), которая в 2000 году вошла в CD «Владимир Высоцкий на языках мира».
Сергей Параджанов и здесь остался самим собой. Однажды в гостиничном номере, где жили Высоцкий с Мариной, отключили воду, и они позвонили Параджанову, попросили оставить ключи от его номера у портье. Войдя в комнату, увидели на столе боржоми, фрукты, сигареты, лимонад.
— И это все? — удивился Высоцкий. — Что-то не похоже на Сергея, должен быть подвох.
Влади открыла дверь в ванную и радостно воскликнула:
— Смотри, Володя!
На душе Параджанов прикрепил букет — так, чтобы вода лилась на Марину из охапки алых роз...
ЛЕОНИД ЕНГИБАРОВ
Умер шут. Он воровал минуты —
Грустные минуты у людей.
25 июля — трагическая дата в судьбе Высоцкого.
А в 72-м в этот день в возрасте 37 лет ушел из жизни Леонид Енгибаров. Они не были друзьями, но Высоцкий очень любил и ценил искусство «клоуна с осенью в сердце». Да и на клоуна Енгибаров не был похож... Он не проронил на манеже ни единого слова, но был абсолютно понимаем и детьми, и взрослыми. Он был Чаплином нашего времени.
Универсальность его осталась непревзойденной: акробатические трюки, жонглирование, балансирование на тросе и на пяти катушках... И в то же время он был не коверный комик, а коверный трагик. Именно с Енгибарова, этого первого клоуна-философа, романтика, поэта, началась новая эра в искусстве клоунады. «Русские артисты полностью изменили представление о клоунах, которое сложилось у всех за последние сто лет... Самый интересный из них — Леонид Енгибаров...» — писал Доминик Жандо в «Истории морового цирка». «Уйдя из жизни в тридцать семь лет, он остался загадкой», — говорил о Енгибарове знаменитый клоун Юрий Никулин.
Вокруг имени Енгибарова, как это было и у Высоцкого, наслоилось множество удивительных легенд, в большинстве своем взаимоисключающих одна другую.
Впечатления военного детства обоих были абсолютно одинаковы. Впечатлительному Лене запомнились ямы от фугасок, аэростаты над Москвой, витрины магазинов, заваленные мешками с песком, бумажные кресты на окнах, очереди за хлебом, вой сирены воздушной тревоги, военные песни, живые фашисты, которых вели по победившей Москве...
Они оба — Енгибаров и Высоцкий — один на арене, другой в стихах высмеяли любовь «дорогого Генсека» к наградам и самонаградам. По тому времени это был немыслимо дерзкий намек. Высоцкий сотворил свой театр авторской песни, а Енгибаров за год до смерти стал основателем «Эсцентрического театра Леонида Енгибарова», в котором был составлен авторский спектакль «Причуды клоуна».