— Ну и что же?

Придется рассказать ей все.

— Не взяли меня. Капитан говорит — молод.

— Правильно он говорит. А в школу почему же не приходишь?

Я не знаю, что сказать. Потом решаюсь:

— Неудобно. Всем ребятам наговорил… в матросы иду. Смеяться будут.

— Знаешь, Гоша, — голос становится у нее задушевным и мягким, — ведь это такой вздор! Пусть тебя постигла неудача. Неужели из-за этого надо бросать учиться? Ломать свою жизнь? Грош цена человеку, у которого такая слабенькая воля, что при первой неудаче он склоняет голову. Я тебя не считаю таким. Правда, ведь у тебя есть воля?

— Есть, конечно, — уже облегченно соглашаюсь я.

— Ребят ты не бойся. Может быть, посмеется кто-нибудь. В этом страшного ничего нет. Ты и сам виноват. Не надо было хвастать.

— Я знаю. Да получилось как-то глупо. Я уверен был, что поступлю…

— Помни, Гоша, что ты живешь в такой стране, где исполнимы все желания. Добивайся, и если ты решил стать моряком, то ты им и будешь. Это — главное, а ложное самолюбие, хвастовство, зазнайство — это все нужно забыть. Надо иметь мужество признавать свои ошибки. Завтра приходи ко второму уроку. Ольга Александровна заболела. Прощай. Спасибо, что проводил.

Незаметно мы дошли до ее дома.

Аполлинаша входит в ворота, а я медленно возвращаюсь на Заротную.

Правильно! Пойду завтра в школу. Посмотрю, как отнесутся ко мне ребята, а там видно будет.

В класс я вхожу сразу после звонка. Ко мне подбегает Вовка, а за ним и все ребята.

— А, Гошка, здорово! Как дела? — Мне жмут руки.

— Наплавался уже? — спрашивает Коля Музиль.

— Наплавался, — смущенно отвечаю я.

— Гоша! Ты сегодня дежурный. Твое дежурство вчера было, так за вчера, — распоряжается староста класса Леля Баканова.

Подходит Журкин:

— Гошка, ты два дня пропустил. Задачи трудные были. Я тебе их объясню. Почему же тебя не взяли?

— По молодости. Я у капитана два часа просидел.

— Да ну? Значит, на пароходе все же был? — с завистью спрашивает Журкин.

— Ой, Гошечка, ты нам все подробно расскажи, это так интересно! — пищит Галочка Тузова.

Меня тормошат со всех сторон:

— Микешин! Так, значит, тебя из футбольной команды не выписывать? Это вот хорошо. А то у нас правого края некому играть.

— Ты машину на пароходе видел? — кричит с задней парты Барыкин.

— Гошка, теперь капитан твой знакомый! Скажи, нам можно посмотреть корабль?

Мне задают столько вопросов, что я не успеваю на них отвечать.

— Что же, тот тебе наврал? У которого спрашивали, — напоминает Вовка разговор на набережной.

— Наврал. Я его больше не видел.

— Пароход-то когда уходит? Может быть, пойдем всем классом его проводить? — предлагает кто-то.

Мне становится радостно. Значит, действительно мама и Аполлинаша правы. Никто и не думает издеваться надо мной.

В класс входит Аполлинария Васильевна. Она смотрит на оживленные лица ребят и строго говорит:

— Звонок уже был. По местам. Микешин расскажет вам все после уроков.

Учительница чувствует, что все произошло так, как она говорила. Мы рассаживаемся. Пока Аполлинаша перелистывает журнал, я тихонько достаю из кармана белого слоника и шепчу Кокину:

— Капитан подарил. Из Сингапура. Потом все расскажу…

Вскоре произошли события, которые изменили мою жизнь. Мы с мамой переехали с Заротной на Мойку. Там нам дали более просторную комнату, и мне пришлось перейти в другую школу, поближе к новому дому. Потерял я и своего товарища — Вовку Кокина. Его отца направили на работу в какой-то крупный промышленный центр на востоке. Наш переезд на Мойку и Вовкин отъезд из Ленинграда совпали.

Комнату мы получили в первом этаже. Сначала это было как-то непривычно. Маме все казалось, что в окна заглядывают, но потом она привыкла. Мне же было удобно. Я прямо из окна мог вылезать на улицу. Единственное окно нашей комнаты выходило на Зимнюю канавку. Вечерами по ней проплывали лодки, в которых сидели парни с гармонями. Они пели песни. Днем по канавке бегали катера и иногда заходили военные гребные шлюпки. Если я ложился животом на подоконник и высовывал голову, то из окна видел два горбатых мостика и вдалеке Неву.