Надо усилить охрану. Вкопать второй ряд бетонных столбов и натянуть на них проволоку. На ночь выпускать собак. Вот тогда можно быть спокойным. Не дай бог, кто-нибудь убежит.

Очень, очень много всякой работы в комендатуре.

Лучше бы, конечно, иметь дело просто с военнопленными. Раз — два — и уничтожил. А тут надо нянчиться, ждать, пока они сами отправятся в лучший мир.

Можно надеяться, что этого не придется ждать долго.

Нет, «Маннергейму» больше нравилось работать в Дахау. По крайней мере, там все было просто, без всяких цирлих-манирлих. Черт бы побрал этот «ILAG-99», подпадающий под какой-то международный закон!..

А по ночам в камерах, несмотря на строгое запрещение вставать, двигались тени. Они скользили между койками, будили кого-то и исчезали. Нельзя было расслышать среди вздохов и храпа, о чем говорили в дальних углах…

Нет, совсем не таким был «ILAG-99», каким казался в первый момент.

Прошло около двух месяцев пребывания моряков в лагере.

Наступила глубокая осень. Редко показывалось солнце. Теперь ветер ревел почти ежедневно, принося в Риксбург промозглую, дождливую, холодную погоду. На плацу стояли невысыхающие лужи. В комнатах сделалось еще мрачнее. Из окон виднелись лишь сероватые клочья тумана, скрывавшие крыши городка.

Несмотря на толщину стен, замок насквозь продувался ветром. Многовековая сырость не успевала высохнуть за короткое лето. Она ползла по стенам и потолкам, образовывая жирные слезящиеся подтеки, распространяя затхлый запах гниющего дерева, клея, мокрого мела.

К голоду примкнул верный помощник — холод.

Моряки часами просиживали у потухшей печки, ловя быстро исчезающее тепло. Порцию угля уменьшали с каждым днем. Колер говорил, что дорогу к замку размыло и доставить уголь невозможно. Надо экономить, а то можно остаться совсем без топлива.

Моряки мерзли. Не хотелось двигаться. Мысли текли вяло. Многие сидели с тяжелыми отекшими ногами, с уродливыми, распухшими, похожими на рождественские маски лицами. Мозг работал в одном направлении: как достать хлеба, маленький кусочек хлеба или глотнуть немного табачного дыма? Моряки нетерпеливо поглядывали на часы, ожидая приема пищи. Временно, пусть всего на несколько минут, можно будет забыть сосущее чувство голода, разрезать паек хлеба на двадцать тончайших лепестков и смаковать его, запивая горячим «шалфеем». Надо продлить это наслаждение как можно дольше: ведь после такого «обеда» или «ужина» муки голода станут еще сильнее.

Лист облетел. Только могучее дерево, стоявшее в углу двора, так и не сбросило красных, крепко приросших к ветвям листьев, и никакой ветер и дождь не мог сбить их. «Доброе дерево» называли его моряки: под ним всегда находили съедобные трехгранные орехи, можно было пожевать горьковатые листья, можно было посушить их на печке и покурить этот самодельный «табак». Правда, многим после первых затяжек становилось дурно…

Игорь стоял у окна и смотрел на залитый дождем двор комендатуры. Из водосточных труб лились потоки воды и ручьями сбегали к стене замка, образуя большое озеро.

Потоптавшись у дверей барака, солдат поднял капюшон плаща и побежал к воротам. Рыжая Элен, дочь Колера, появилась в чердачном окошке с выстиранным бельем и начала развешивать его.

Надоевшая картина, которую Микешин видел изо дня в день. Он неподвижно уставился в одну точку, почти не замечая того, что делалось во дворе, думал о столкновении, происшедшем сегодня во время раздачи брюквенного супа. Как обычно, баланду раздавал Юрий Линьков. Он отворачивался от котла, боясь быть пристрастным, и не глядя опускал в него большую чумичку, стараясь разливать всем поровну. За ним ревниво следило множество глаз. Вдруг раздался истерический выкрик Орехова, механика с «Днепра»:

— Одну густоту налил, сволочь! Смотрите!

Орехов подскочил к получавшему баланду штурману Мальцеву и рванул у него миску. Мальцев потянул ее к себе. Орехов дернул, миска выскользнула из рук Мальцева, упала, и жиденький суп с мелко накрошенной брюквой оказался на полу.

Мальцев, грубо выругавшись, наклонив голову, бросился на Орехова, сбил его с ног, и оба покатились по полу, давя спинами брюкву. Это была тяжелая, отвратительная картина. Два слабых, обессиленных голодом человека, забыв все, пытались задушить друг друга.

Дерущихся растащили. Мальцев собирал руками брюкву с затоптанного, грязного пола.

Орехов сидел на стуле и бессмысленно смотрел на котел. Побледневший Линьков, пользуясь правом старшего, твердо проговорил, обращаясь к Орехову:

— Придется тебе, Сергей Васильевич, остаться без супа. Позор!

Механик вскочил:

— Ты своим больше наливаешь! Я все знаю. Дружки-приятели, а другому одну воду. Да? — Он злобно посмотрел на старшего.

Линьков закусил губу.