Король выздоравливал медленно и, может быть, выздоровел не вполне, когда на него обрушилось известие о попытке убийства коннетабля. Пролежав месяц в постели в Бове, Карл вернулся в Париж с намерением повести свою армию против герцога Бретонского, который укрыл Пьера де Краона. Королевские врачи возражали против похода по той причине, что у короля ещё случались периодические приступы лихорадки, часто он казался не совсем в себе, был чересчур взволнованным и говорил бессвязно. Последствия весенней болезни явно ещё не прошли, когда он вышел из Парижа во главе похода против Бретани 1 июля 1392 г.

Возможно, сама сила королевского гнева против Краона свидетельствует о глубокой неуравновешенности его разума, потому что все, кто помогал незадачливому заговорщику, подверглись суровому наказанию: его управляющий, два оруженосца и паж были казнены; каноник из Шартра, который дал ему приют, был приговорён к пожизненному заключению и лишён своего сана. То, что дяди считали поход нецелесообразным и неразумным, возможно, только подхлестнуло решимость Карла осуществить его.

Ясно, что король был болен, пока поход медленно продвигался к юго-западу. Врачи считали, что «у него жар, и ехать верхом он не может». Неутомимый летописец Мишель Пентуан, монах из Сен-Дени, который шёл с армией, сообщал, что король не похож на себя. Вот его слова: «как человек не в здравом уме произнося безумные слова, так же между ними делал жесты, неприличные для королевского достоинства», что на обычном английском языке значит, что Карл говорил чепуху и делал грубые жесты. Это заставляет предположить, что в результате предыдущей болезни король был в состоянии нервной подавленности даже перед тем случаем, который вызвал крах.

Это произошло в очень душный летний день, 5 августа 1392 г., когда король и его окружение приближались к границам Бретани. Карл, который выпил много вина, был одет в чёрный камзол из бархата, кирасу и шляпу из алого бархата, украшенную жемчугом. Хотя его брат и дяди сначала возражали против похода, они ехали с ним; король находился на некотором отдалении от других, потому что тропы, по которым ехали лошади, были очень пыльными.

Когда кавалькада находилась поблизости от Леманского леса, около колонии прокажённых, плохо одетый человек выступил из-за дерева и схватил уздечку королевской лошади с криком: «Не езжай дальше, благородный король! Поверни назад! Ты погиб!» «Не продвигайся дальше, благородный король, потому что тебя сейчас предадут», — это слова монаха из Сен-Дени. «Король, не скачи дальше, — написал Фруассар, узнав о случившемся от хозяина Куси, который сам это видел, — но возвращайся, ибо тебя предали». Королевская свита заставила бродягу выпустить уздечку, хотя, как ни удивительно, его не арестовали, возможно, потому что приняли за сумасшедшего. Но этот печальный голос судьбы, возвещавший об измене, эхом пронёсся по всему лесу. Этот случай явно глубоко встревожил короля.

Скоро произошло худшее, ибо когда кавалькада выехала из леса на жаркую открытую равнину, один из королевских пажей, полусонный из-за жары, уронил копьё короля, которое со звоном упало на шлем его товарища. Карл, встревоженный звуком, тотчас же обнажил меч и с криком: «Вперёд на предателей! Они хотят сдать меня врагу!» бросился на всех, кто был близко, убив четырёх или пятерых из своих собственных рыцарей, среди них знаменитого Гаскона, шевалье де Полиньяка.

— Боже мой! — воскликнул герцог Бургундский. — Король не в своём уме! Кто-нибудь, держите его!

Наконец Гийом Мартель подошёл сзади и схватил короля, тогда как другие отобрали у него меч, который сломался в схватке. Снятый с лошади, он молча лежал ничком на земле, дико вращая глазами из стороны в сторону. В конце концов свита положила его на телегу, запряжённую волами, и его отвезли обратно в Ле-Ман.

Два дня он был без сознания. Когда пришёл в сознание, сначала он говорил чушь и никого не узнавал. Все считали, что дело в колдовстве, хотя были и такие, кто говорил, что болезнь его — это Божья кара за то, что его правительство не сумело покончить с расколом, раздиравшим церковь, и за то, что народ его обложен тяжёлыми налогами. Монах из Сен-Дени, описывая немедленные последствия его срыва, говорит, что «те два дня, когда он был без сознания, он не двигался, тело его остыло, немного тепла оставалось только в груди, и сердце еле-еле билось».

Но постепенно, благодаря заботам его врача, де Арсиньи, казалось, королю стало лучше. Гийом де Арсиньи, девяноста двух лет, был человеком с огромным опытом и великолепным здравым смыслом, он сразу сообразил, что у Карла та же болезнь, которая была у его матери, Жанны Бурбонской. «Эта болезнь пришла к королю по наследству. У него слишком много жидкости его матери». Арсиньи дал здравый совет, что королю надо давать много еды и питья и он должен отдыхать и спать. Через месяц он начал выздоравливать. Осенью 1392 г. Карл посетил церковь Лиесской Богоматери в Лаоне, а потом престольный праздник в Сен-Дени, чтобы воздать благодарность за своё освобождение.

Какова же была природа болезни, поразившей короля? Фруассар неопределённо назвал её «жаркой болезнью», что, вероятно, означает, в соответствии с патологией жидкостей того времени, прилив горячих жидкостей к мозгу. Конечно, вследствие необычайно жаркой погоды у короля мог быть тепловой удар или приступ гиперпирексии (перегревание организма), что могло повредить мозг. Но какова бы ни была болезнь Карла, она в каком-то смысле не была необратимой, поскольку по крайней мере внешне он выздоровел. То, что у него была предрасположенность к психическому заболеванию, можно вывести из болезни его матери и из природы той болезни, которая поразила его незадолго до начала похода. Ввиду того, что произошло с ним позже, мы наверняка можем предположить, что это было начало шизофрении, которая будет повторяться с большей или меньшей силой до конца его жизни, не менее тридцати лет.

Болезнь короля привела к немедленным политическим последствиям. Дядюшки короля увидели в ней прекрасную возможность избавиться от его советников «мармосетов», руководители которых Ривьер и Мерсье были смещены и брошены в тюрьму, и возродить свою власть. Арсиньи внёс здравое предложение: для выздоровления короля его надо освободить ото всего, что могло его встревожить и вызвать раздражение. Такой совет очень понравился брату короля Людовику и его дядям, да и самому королю.

Не занимаясь управлением, он мог следовать своим собственным наклонностям и поучать удовольствие. Однако в новом 1393 году произошло ужасное несчастье, которое послужило дурным предзнаменованием на будущее. На маскараде, который королева давала в честь третьей свадьбы одной из фрейлин, разыгрывалась шарада, «противная всякому приличию», в ходе которой шестеро молодых людей должны были появиться в костюмах дикарей, сделанных из льняной ткани, пропитанной смолистым воском или варом, «чтобы они казались заросшими и волосатыми с ног до головы».