«Великий герцог, — писал он, — удобно разлёгся в своей постели, не потому, что он болен, а потому, что ему так хочется. Он уже двадцать два месяца не выходит из своего дворца и больше семи не одевался… он обедает в пять часов вечера, а ужинает в два часа ночи. Он всегда кушает один, обычно в постели, и проводит два или три часа, болтая с Джоаннино и несколькими молодыми людьми, которые называются „руспанти“».

Практически великий герцог смотрел на мир сквозь более или менее постоянный туман опьянения. «К настоящему времени он привык пить чрезвычайно много: и не только крепкое вино и огненные напитки, но и „розолио“, подогретый густой напиток, изготовленный из изюма и других ингредиентов самого крепкого свойства, смешанных с сахаром и пряностями. Он затягивал выпивку допоздна и после обеда всегда доходил до животного состояния». Известно, что он упал с лошади, когда был пьян. Когда он пошёл на приём, который давала его невестка принцесса Виоланта, он так напился, что вёл непристойные разговоры и рвал, и его затолкали в его карету.

Центром его существования стала спальня. Гвилиано Дами, ставший придворным камергером, с помощью двух лакеев, Гаэтано и Франческо Нардини, действовали как сводники и поставщики для удовольствий великого герцога, отхватывая приличные суммы за свои услуги. Они выискивали юношей и мальчиков, «невоспитанных и грязных», но «наделённых соблазнительным взором и внешностью Адониса». Это и были «руспанти», их так называли, потому что за свои услуги они получали плату, от одного до пяти «руспи» (по-русски это цехин), которые им выплачивались по вторникам и субботам. Это были, говорит де Польниц, «пенсионеры великого герцога… их единственной обязанностью было приходить к великому герцогу, когда бы он за ними не посылал, к обеду или к ужину… Они не носили ливреи… и их узнавали по их локонам, всегда сильно завитым и напудренным, что являло странный контраст по сравнению с самим великим герцогом».

Космополитические «руспанти», которых было около 370, некоторые даже благородного происхождения, некоторые женщины, принимали участие в непристойных развлечениях по прихоти принца. Они должны были быть красивыми, молодыми, очень сексуально привлекательными и достаточно невосприимчивыми к хорошему вкусу и к запахам, чтобы вынести сомнительные объятия своего хозяина. В привычках Джана Гастоне было приглашать избранного юношу к себе в спальню, проверять ему зубы: ровные ли и белые, а затем накачивать его напитками, особенно розолио, а затем хватать его за половые органы и ощупывать их, хорошей ли они формы и могут ли быстро возбудиться, Если ему казалось, что они недостаточно проникают, он кричал: «Жми, малыш, жми!». После этого он говорил ему «вы» и в конце концов снисходил до фамильярного «ты», прижимая его, лаская, целуя и получая поцелуи в ответ, смешивая вино и табачный дым. Он жаловал своим «отбросам общества» благородные титулы на данный момент и называл их государственными министрами, пока они были приглашены, а им предлагалось и от них ожидалось, что они будут называть его любой позорной кличкой, какую они только могут придумать, и даже колотить его при желании.

В то время как перед Дами и его компаньонами стояла задача прочёсывать бедные районы города в поисках подходящих кандидатов, страсть великого герцога иногда воспламенялась просто при взгляде на привлекательного юношу или во дворце, или во время своих редких выходов в город. Например, узнав, что у молодого цирюльника есть невеста, он предложил ему привести её во дворец, поразвлекался с тем и с другой, а затем заставил их завершить брачные отношения, пока он смотрел. Бывали случаи, когда он получал то, на что не рассчитывал. Его так привлекала физическая сила богемского вожака медведя Михаила Гензхемица и юношеское очарование двух его помощников, что они были завербованы в «руспанти». Однажды в полночь великого герцога охватило внезапное желание получить вожака медведя. Когда Гензхемица нашли, он уже был сильно пьян. Его доставили обратно во дворец и они продолжали пить с великим герцогом, пока Джан Гастоне не вырвал ему в лицо и грудь. Тот пришёл в такую ярость, что колотил Джана Гастоне кулаками, пока на крики великого герцога не подоспела помощь. Но Джан Гастоне редко затаивал зло на обидчиков. Казалось, что на самом деле он наслаждается и рвотой, и похабными историями, которыми его угощали. Временами у него в спальне находились десяток и более «руспанти» занятых сексуальной оргией.

В 1730 г. великий герцог растянул лодыжку и слёг в постель, с которой он не поднимался следующие семь лет за очень редкими исключениями. Однажды он отважился в два часа ночи выдвинуться в общественные бани Сан-Сперандино и провёл там пять часов.

Преподобный Марк Ноубл, историк Флоренции конца XVIII в., писал:

Покойный граф Сэндвич рассказывал тому же автору, что эта «грязная» привычка зашла так далеко в последние годы его жизни, что для того, чтобы перебить неприятные запахи от его постели, комнату целиком, когда его светлость был представляем его королевскому высочеству, покрыли только что срезанными розами. Но аромат роз, свежих или каких-то иных, вряд ли мог скрыть вонь в спальне герцога, так как в постели часто заводились паразиты, простыни были грязные, и в комнате разило табаком, выпивкой и экскрементами. Великий герцог совершенно не обращал внимания на свою внешность; ногти на руках и ногах ему не стригли. С большим животом и двойным подбородком, он тем не менее носил большой грязный завитой парик, и один раз видели, как он вытирал им рвотную массу со своего лица.

Насколько можно верить этим рассказам, вышедшим из-под пера враждебного критика, который явно держал в уме то, что писал римский историк Светоний о Тиберии, не вполне ясно. Если в некоторых отношениях они кажутся чересчур похожими на современную бульварную прессу, общая картина несёт на себе печать точности. Когда принц де Краон, о сыне которого, между прочим, говорили, что он причастен к «руспантизму», нанёс великому герцогу визит в январе 1737 г. как представитель его окончательного наследника Франциска Лотарингского, он нашёл Джана Гастоне в «состоянии, достойном жалости; он не мог встать с постели, у него была длинная борода, простыни и бельё очень грязные, без воротника; зрение у него тусклое и ослабленное, голос тихий, речь затруднённая, и в общем вид человека, который не проживёт и месяца».

Джан Гастоне стал недобросовестным правителем, алкоголиком с явно извращёнными вкусами. И всё же в юности он подавал надежды, а по характеру был гуманным и добрым. Он наверняка стал жертвой расстройства личности, которое по роковому стечению обстоятельств — воспитание без любви, далёкий и строгий отец, неудачный брак — превратило его в развалину. Его отец был меланхоликом. Кажется крайне вероятным, что и сам Джан Гастоне страдал от депрессивной болезни. Когда он вернулся во Флоренцию в 1705 г., он жил полуотшельником, иногда целыми ночами просто глядел на луну. Странные развлечения, которым он предавался, были реакцией на депрессию, убивавшую в нём интерес к делам государственным, потакание своим прихотям облегчало бесконечную тоску и горечь существования.